Тень за правым плечом

Тревожные вести доносились и из Петрограда, где чуть не ежедневно шли демонстрации и забастовки, жестоко разгонявшиеся правительством. С разных концов России приходили известия о неурожае, специально испорченных посевах, отравленном скоте, железнодорожных крушениях. Иногда мужикам удавалось задержать кого-нибудь подозрительного — например, местного аптекаря-немца, которого порой и успевали повесить, словно в Америке, на ближайшем же дереве до приезда полиции.

Все эти новости приводили обычно неразговорчивого Шленского в состояние, близкое к восторгу.

— Мне нравится, что от колосса отрезают по кусочку, — говорил он. — Там утонет кораблик, там холера начнется, там случайно забудут патроны подвезти, — вроде пустяки для такой громадины, а на самом деле нет. Когда-нибудь количество станет качеством.

— Но Владимир Павлович, ведь это наша с вами родина, — возражал ему кто-нибудь.

— Николаевская Россия для меня не родина, — быстро воодушевлялся тот. — Чем быстрее Николай и его окружение окажутся в тюрьме, тем лучше.

— Вообще беда России в том, что она такая большая, — любил он иногда, особенно после пары рюмок, поразглагольствовать. — От этого и древние чудовища вымерли: маленькая голова не способна была управлять таким огромным телом.

— И что же вы, голубчик, предлагаете? — осведомлялся Лев Львович.

— Разделить. — И Шленский рубил ребром ладони по столу, показывая, как он будет делить. — Волынь, Грузию, Финляндию, Польшу отпустить, Туркестан и Степной край — вон, дальше — посмотрим. Если кто еще захочет отсоединиться — собрались, проголосовали, подсчитали голоса — и все, прощайте. Никого против воли держать не нужно. Да и потом хорошо бы для того, что останется, пригласить кого-нибудь со стороны управлять, вот как Рюрика и Синеуса позвали в свое время. Но пока рано решать, что делать потом, сейчас нужно эту власть скинуть. И здесь главное — всем вместе навалиться, как древние охотились на мамонта, потому что нынешняя Россия — это и есть мамонт: огромный, дряхлый, неповоротливый. Казалось бы, чт'o маленькие хилые людишки могут ему сделать?! Но здесь важно действовать сообща. Можно даже себе представить, как этот самый мамонт удивлялся, когда в него попадала первая стрела: «Это же вроде комариного укуса, что за пустяки». Но за ней вторая, пятая, десятая, сотая — и в результате он валился навзничь, а добивают его уже каменными топорами.

— Господи, что вы говорите такое на ночь глядя, — не упускала случая Мамарина напомнить про свои больные нервы.

— Извините, Лиз. — На правах друга детства он иногда, как бы обмолвкой, называл ее без отчества. Но остановить поток его красноречия было уже невозможно.

— И сейчас происходит такая же охота на мамонта, только в планетарном масштабе: одну стрелу пускают немцы, другую японцы, третью путиловские рабочие, четвертую наши железнодорожники.

— А удержат они в руках стрелу-то? — иронически спрашивал отец Максим.

Дело в том, что в Вологде, к глубокому огорчению Шленского, не было ни одного крупного завода, где он мог бы развернуть в полной мере свои таланты пропагандиста: на маленьких предприятиях, устроенных по семейному образцу, эффект от прокламаций был совсем не тот. Главной его в этом смысле гордостью и надеждой были огромные железнодорожные мастерские, где было много сезонных рабочих и вообще пришлого народа, который гораздо сильнее оседлого склонен к бунту. Там его нехитрое учение пользовалось большим спросом: собственно, любая группа живущих вместе молодых мужчин, оторванных от своих семей (или вовсе их не имеющих), оказывается очень подверженной всякого рода гипнозу. Покойный автор «Пола и характера», чуть не подведший под монастырь отца Максима, объяснил бы это, вероятно, подавленным половым чувством, которое, не находя привычного выхода, вредным образом влияет на мозг, стремительно его оглупляя, но, может быть, дело в вечной практичности природы. Эти же самые первобытные люди, которых так любил Шленский, никогда не завалили бы своего мамонта, если бы в азарте охоты не превращались (по крайней мере, часть из них) в ослепленных жаждой крови идиотов: ведь любая, хоть самая ничтожная толика рациональности не дала бы каждому из них броситься первым на смертельно опасное раненое существо размером с двухэтажный дом. И так, постояв все вместе напротив несостоявшейся добычи и не найдя в своей среде смельчака, они разворачивались бы и шли домой к женам учиться земледелию.