Тень жары

Пробку создавали две "девятки" цвета сырого асфальта. Водители вели мирную беседу, не обращая внимания на то, что с обеих сторон скопились приличные "хвосты": ни развернуться, не объехать "беседу" в этом переулке возможности не было.

Одного из собеседников мне было хорошо видно — килограммов сто двадцать живого веса, скотская рожа, черные очки — он стоял, облокотившись на открытую дверку автомобиля, в его руке тлела сигарета; второй из машины не вылезал, опустил стекло и вывалил наружу затянутый в кожу локоть — дописать его внешность большого труда не составляло, он определенно из семейства кинг-конгов, которые во множестве водятся в лесах нашей Огненной Земли.

Мы стояли уже минут пять — семь.

Кинг-конг в очках прикурил новую сигарету и, кажется, забыл про нее — медленный плавный дымок напоминающий воздушный макет перевернутой Шаболовской телебашни, вырастал из мощной короткопалой лапы.

Моя беда в том, что я слишком остро чувствую деталь.

Скорее всего, я бы осталась безучастной к происходящему, если бы не этот сигаретный дымок; его медленное движение бесило меня все больше и больше.

– Они тут до второго пришествия могут дымить! — я собиралась выскочить из машины, однако попутчик удержал меня за локоть.

– Сядь… — сказал он, по обыкновению, тихо.

– Какого черта! — я дернулась, пробуя высвободиться, однако безуспешно; хватка у моего знакомца, как выясняется, железная — наверное, синяки останутся на руке. — Что это вообще за рожи?

– Насколько я понимаю… — он присмотрелся к горилле в очках, — это палаточник.

Торгаши? Торгашам приспичило философствовать посреди дороги, а я должна ждать, пока они иссякнут?

– Да нет… Охрана.

Понятно… Толстомордые обезьяны из этого племени вечно толкутся у ларьков с колониальными товарами. Как только я доберусь до своей библиотеки, первым делом разыщу собрание каких-нибудь марксистско-ленинских сочинений, сосланных в подсобку на поселение. В этих бескрайних текстах, густо засоренных стилистическими плевелами, надо будет разыскать каноническое определение класса; занятная же метаморфоза произошла в классовой структуре нашего туземного населения: прежние гегемоны потихоньку уплотнились в тонкую и зыбкую рабоче-крестьянскую прослойку, сдавленную глыбами новейших гегемонов: торгашей и охраны. Других классов у нас просто не осталось. А где гегемоны, там и диктатура — тут классики как в воду глядели.

Кто-то не выдержал и вякнул. Сигнал подали зеленые "жигули", стоящие вторыми в моей колонне. Очкастый недоуменно поднял физиономию, выискивая нарушителя спокойствия.

Он на секунду исчез в салоне и тут же возник — с монтировкой в руке; медленно и лениво гегемон прошествовал к зеленой машине, похлопывая монтировкой по тяжелой ладони, обошел ее, попинал носком ботинка скаты. Первый удар пришелся в лобовое стекло — на тротуар брызнуло немного стеклянной крошки, основная масса хлынула в салон, прямо на водителя.

Отступив на пару шагов и склонив голову к плечу, кинг-конг любовался делом рук своих — так скрупулезный пуантелист, поставив в холст крошечный мазок, проверяет его точность. Впрочем, художник редко курит за работой — в отличие от гегемонов: он вынул из кармана куртки пачку и я поперхнулась…

ЛАКИ СТРАЙК — НАСТОЯЩАЯ АМЕРИКА!

…а потом, закусив губу, я тупо наблюдала за тем, как этот мордоворот, выбив всё стекла и фары и напоследок шарахнув пару раз по крыше, неторопливо возвращается к своей машине, еще с минуту о чем-то беседует с приятелем, точно извиняясь за вынужденную отлучку, а потом они медленно, торжественно трогаются.

"Тоже мне охотник, — подумала я, — мог бы и вмешаться…"

Кажется, он угадал ход моих мыслей.

– Светиться в городе с ружьем? Шутишь, что ли?

Я расхохоталась.

"Светиться" — чудное словечко, вчера я на него наткнулась в мемуарах какого-то нашего легендарного рыцаря плаща и кинжала; исследовала Алкин чердачный архив и наткнулась на эти воспоминания в одном из журналов; супершпион повествовал о том, как он "засветился" в первый же день своей карьеры, где-то в середине двадцатых годов; прибыл ночным поездом в Берлин, он направлялся в гостиницу и страшно волновался на предмет того, как впишется в чуждую всякому советскому человеку среду — языковую, бытовую, поведенческую, — а навстречу ему шествовал какой-то гражданин, явно обрадованный присутствием в вымершем городе хоть одной живой души; "Сейчас будет мой первый экзамен", — думал разведчик; когда они поравнялись, гражданин на чистейшем русском языке осведомился у рыцаря плаща и кинжала: "Слушай, друг любезный, ты, часом, не знаешь, где тут можно поссать?" — на что свежеиспеченный тевтон, не моргнув глазом, и опять-таки на чистейшем русском языке ответствовал: "А ты иди в любую подворотню и ссы на здоровье!" И только после того, как господа раскланялись, нашему штирлицу пришло в голову, что он, кажется, немного "засветился".