Тень жары

Видишь, охотник, слева от лестницы — уютная, в три четверти человеческого роста, полукруглая ниша? Внутри ее живет некое таинство пустоты — не так ли? Вот именно, таинство пустоты: здесь кто-то когда-то определенно был. Наверняка. И конечно же, мраморный. Возможно, это мраморная греческая девушка, захваченная художником в момент летящего шага и насквозь, до самой мелкой мраморной прожилки, пропитанная воздушной энергией этого вольного движения. Она застигнута врасплох, обращена в камень в тот момент, когда тяжесть тела приходится на носок, и этот крошечный носок есть все, что связывает ее с земной твердью, а все остальное — уже не здесь, уже в полете: тонкие руки, отброшенные назад, хрупкие плечи, девичьи бедра, облитые тончайшей тканью туники… еще секунда, еще грамм энергии — и девушка взлетит… Хотя, возможно, и не она занимала нишу. А вот, скажем, легионер. Если он был тут, то в нем совсем иная кровь, иной вязкости и тяжести; он, может быть, зашагнул в нишу после долгого перехода по белой раскаленной, гремящей бранным железом боевой дороге; он жаждет, горло его пересохло от пыли и зноя, и весь он в тяжелом липком поту. Пока войско устраивается лагерем, раздувает костры, он отошел к роще, снял тяжелый шлем, расслабил колено, облокотился на обломок оливкового дерева и застыл, наградив себя за долгий путь и невзгоды этим мгновением полной расслабленности; а все, из чего сложена жизнь — кровь, пот, слезы, дым пожарищ, журчание контрибуционного золота, перекошенные рты насилуемых пленниц, бегущая по земле тень стремительного дротика — все это вдруг схлынуло, стекло с потом к сухой траве; и ничего не осталось — одно спокойное бесстрашное предвиденье скорого конца, возможно, даже в завтрашнем бою…

Бог его знает, охотник, кто именно стоял в нише тоща, когда вниз по лестнице, скорее всего, стекало полотно мягкого ковра, а мимо ниши степенно двигались прежние люди с прямой осанкой; и желтый свечной след полировал глянец их цилиндров, или взрывался вдруг в драгоценной нитке дамского ожерелья — взрывался и быстро, как шипящее пламя в бикфордовом шнуре, скатывался к самому краю декольте. Девочка послушно следовала за учителем по спиральной лестнице, ввинчивающейся высоко-высоко, в самое небо, до верхнего этажа.

Какая странная комната у учителя… В ней почему-то пять стен — ах да, ведь учитель живет в башенке. Он вытянет больную ногу, усядется в кресло, выдернет двумя пальцами белый уголок из кармана мягкого уютного домашнего пиджака, в который успел переодеться, — уголок рассыпется полотнищем платка. Учитель снимет очки, начнет медленно, подробно протирать стекла; глаза его без брони толстых, слегка желтоватых линз сделаются оловянными.

"Ой, что это?" — девочка поведет взгляд вверх — от обойных цветов к лепному бордюру, резко обрывающему край бумажного поля, которое все в синих васильках; и дальше взгляд подтолкнет — к краю тяжелой дубовой рамы, в которую закован пятиугольный потолок; и задохнется от восторга… А как же, охотник, а как же! Наши-то потолки, наши комнатные, неряшливо отбеленные небеса, где по вечерам стоит худосочное солнце в тридцать электрических свечей, оттеняя желтые разводы проточек и шершавые трещины, — все они скроены у нас, в Агаповом тупике, на один манер; угрюмы они и холодны, а тут — Господи, какая красота! Высокие сосны, а между ними, изгибаясь, ходит теплый ветер; белый песок пляжа и пруд — чистый, холодный — а над водой мостик горбится, учтиво переводя зрителя на лужайку; по лужайке дети бегут в доисторических каких-то одеждах: мальчики — в матросках, девочки — в легких белых платьицах с глухим высоким воротом, они… играют? Неужели тоже в прятки играют?

"Сколько я знаю, — объяснит учитель, проследив направление ее взгляда, — тут прежде доходный дом был, вы понимаете, что означает — доходный дом? Хотя, откуда вам знать… Сдавались, значит, квартиры, приносили доход, вот и называлось — доходный дом, вы понимаете значение слова "доход"? Хотя, откуда?.. Не самый, конечно, шикарный дом, но вполне, вполне — для публики, так сказать, среднего слоя: врачи, адвокаты… знаете, кто такие адвокаты? Да нет же, нет, вовсе не мильтоны… Ад-во-ка-ты… Ковер, конечно, был в парадном: широкий, красный (обязательно красный!), а туг? Тут башня, судя по всему, была — из слоновой кости. Почему, говорите, из слоновой кости? Ну, это выражение такое; мне рассказывали, здесь мастерская была, художник какой-то жил. Потолок — это он расписал. Хорошая фреска, не так ли? Несколько, правда, приторная — впрочем, возможно, я слишком строг — я математик и не люблю пасторали… Но заметьте, как устойчиво легли краски — раз и навеки; смотрите; ни трещин, ни патины — умели раньше краски разводить; но почему вы плакали, девушка?"