Тень жары

Мы спустились в подземный переход, потом миновали сверкающий надраенным никелем и дымчатым стеклом отель, свернули в чудовищно захламленный глухой двор (сюда стаскивают картонные отходы уличной и палаточной торговли); старуха остановилась перед парадным — подслеповато щурясь, она вглядывалась в окно на первом этаже; потом тихо заплакала.

Я встретила ее возле прачечной — она беспомощно озиралась и со стороны казалась птенцом, выпавшим из гнезда. Ростом — никак не больше метра сорока — и фигурой она была совершенный ребенок, вот именно птенец.

– Потерялась вот… — она зачем-то показала мне пустую сетчатую авоську. — В прачечную пошла, а обратно как, к дому — не помню…

Она назвала улицу. Это совсем недалеко, минут пять-семь ходу; я взяла ее под локоть, мы медленно двинулись к перекрестку; вдруг я случайно оглянулась на витрину и чуть было не споткнулась на ровном месте. Листок, приклеенный к стеклянной двери, сообщал, что сегодня прачечная отдыхает по причине санитарного дня.

– Когда вы ушли из дома? Вчера? Позавчера?

Вид у нее был испуганный: похоже, она опасалась, что я не отведу ее на родную улицу, а покину здесь, среди незнакомых домов, деревьев, машин и людей… От нее исходил тонкий, сладковатый, совсем древний запах.

Она мелко-мелко закивала головой.

Авоська у нее пустая, значит, в лучшем случае вчера сдала свое ветхое белье, а потом кружила по Агапову тупику, плутала, и душа ее медленно мертвела от мучительного неузнавания квартала, поблизости от которого прошла, наверное, вся ее жизнь, и где она знала каждый камень, куст, дерево, пучок травы, взломавший асфальт… Я поймала себя на мысли, что точно так же ничего вокруг не узнаю: я родилась и выросла в каком-то другом городе.

Возможно, и мой учитель вот так же ушел из дома, забылся, заплутал… Эта мысль меня грела, однако, недолго. Он был в абсолютно трезвом уме и здравой памяти. В беспамятстве не пишут пригласительные письма ровным твердым почерком.

Я усадила старуху на лавочку, собралась было уходить, но тут обратила внимание на маленькую странность: только окно на первом этаже было оживлено сиреневыми хлопьями герани — все остальные окна были пустоглазые, совершенно неживые.

– Выселяют нас, видишь, — просто объяснила старуха. — Я одна в доме осталась… Куда я поеду? Всю жизнь тут… Вон уж и отключили все, воду, газ… Сказывали, дом этот, стеклянный…

"Отель", — догадалась я.

— …В общем, расширяться этот дом будет. А чего, красивый дом, богатый.

Как же она будет — без воды, газа, без тепла — холода скоро нагрянут…

– Ничего, — сказала старуха, смахнув застрявшую в глубокой морщине у рта слезинку и аккуратным жестом упрятала выбившуюся из-под платка прядку пегих волос. — Проживем как-нибудь.

На прощанье она меня перекрестила… Что ж, в бога я не верю, но, возможно, прозрачная тень креста, вычерченного этой крошечной рукой, поможет мне искать. Здесь неподалеку; мимо этого отеля наверняка проходил в последнее время Иван Францевич, тут пролегает путь, который проходят все пенсионеры Агапова тупика: через квартал отсюда, в сером доме, где на запущенном балконе растет худосочная березка, на первом этаже находится почта; здесь все наши старики получают пенсию. В прежние годы я несколько раз провожала учителя до почты. Тогда отель еще строился, отгородившись от мира глухим массивным забором, ритмично проштемпелеванным через каждый метр фирменным клеймом какой-то очень известной строительной кампании — то ли австрийской, то ли итальянской, то ли турецкой.

Теперь на месте забора паркинг. А на ступеньках прогуливается швейцар — он торчит туг с утра до ночи.

Возможно, он видел пожилого хромого человека.

6

Когда-то на этом месте был скверик; узкие дорожки извивались между пышной сиренью и сходились к обширной клумбе, в центре которой рос массивный каменный цветок лепной вазы — такие цветы культивировались прежде в парках культуры и отдыха, и Бог знает, какими ветрами бетонное семя занесло его сюда с тех плантаций, где вдоль аллей стояли гипсовые гребцы, копьеметатели и пионеры с горнами… Здесь было тихо и темно — детям под нашим старым добрым небом этого вполне хватало; собирались здесь по вечерам — сидеть на лавочках, дышать свежими запахами и обниматься. Отель подмял под себя все прежнее: сквер, лепную вазу, сутулые лавочки, на которые волнами накатывала сирень, — ах, как хорошо было тонуть в этих темных пахучих волнах! Я принюхалась, отметила про себя:

ВСЕ АРОМАТЫ ФРАНЦИИ

В ОДНОМ НАБОРЕ!

…и порыскала взглядом: от кого бы могли исходить ароматы такой плотности?