Тень жары

Четко следуя плану, начертанному арбатским портретистом, я быстро нашла этот домик.

Это был больничный морг.

Наконец я собралась с силами, поднялась по ступенькам, прошла в притененный холл, заполненный молчаливыми людьми с каменными лицами. В углу, на лавочке, в деревянной позе сидела средних лет женщина в черном, с воспаленными сухими глазами, ее мертвые руки лежали на коленях, а взгляд был направлен в никуда.

Справа дверь. Оттуда вышел молодой человек в строгом черном костюме, пересек "зал ожидания", осторожно коснулся плеча женщины, что-то шепнул ей на ухо. Она почти не шелохнулась, только тенью кивка обозначила, что сообщение дошло до нее.

За дверью — тесный коридор, он вывел меня в сумрачное помещение с низким потолком. Пахнет сыростью, цементом и еще — едва-едва слышится странный, совершенно неуместный в этих стенах запах… Такие водятся в общественных туалетах.

В центре зала на постаменте открытый гроб, возле него суетится пожилая женщина в грязном халате, ее действиями руководит мужчина в ярком цветастом свитере. Он стоит спиной ко мне.

– Бушку ему, бушку поверни!

Наверное, он почувствовал постороннее вторжение в "обитель скорби", зыркнул через плечо, огрызнулся:

– Ну, что еще! Русским же языком…

– Здравствуй, Сеня! — сказала я.

– Привет, — прохладным тоном откликнулся он.

– Что это ты — при мертвых?

А он изменился: аккуратная короткая стрижка, здоровый цвет лица, располнел — сказывается, наверное, добротное питание.

– Работаю, — пояснил он. — Извини, мне некогда.

Я вышла на улицу. Сыпал мелкий дождь. Я вернулась под козырек и закурила. Минут через десять он вышел.

Иван Францевич? Ну, мать, — вспомнила бабушка, как девушкой была! Нет, не заходил, не видел, не слышал. И не хочет — заходить, видеть, слышать. И не надо вот этого, не надо! Закатывать глаза, обмирать, выкобениваться! Нормальная работа; очень, кстати, полезная — похоронный агент избавляет людей от множества тяжких хлопот; гробы заказывать, цветы, венки, панихиды — для скорбящих это слишком тяжело; похоронный агент, в конце концов, есть носитель милосердия — своим трудом отодвигает, отстраняет скорбящих от этой мороки.

Подошел водитель катафалка, пожилой, сухопарый, опрятный мужичок в кожаной шоферской куртке, попросил сигарету. Под мышкой он держал книжку "Сборник анекдотов"; вернувшись за баранку, закурил, раскрыл книгу, углубился в чтение.

– Ты целкой-то не прикидывайся, — мрачно пробубнил Сеня. — Я же знаю, о чем ты думаешь.

Да никем я не прикидываюсь и ни о чем не думаю, я просто вспоминаю: арка, шагом марш налево, угловой подъезд, темная лестница, сигаретный дым в квартире, где по стенам до самого потолка картины взбираются, а на кухонном столе стоит стеклянная литровая банка, набитая окурками, — вот именно эту запыленную банку я почему-то и вспоминаю.

– Так вот, я тебе объясню, — Сеня сплюнул в лужу и глянул на часы: — Есть еще время, еще там батюшка кадилом машет — это теперь модно… Так вот, слушай. Все это, — он утяжелил слово и подчеркнул его паузой, — ты понимаешь, о чем я говорю, так вот всему этому цена — дерьмо. Я просто вовремя понял. Чего и тебе желаю.

Шофер за баранкой шумно расхохотался.

Понесли гроб, Сеня приступил к исполнению обязанностей:

– Да не так! Ногами же вперед надо! Вот… Теперь проталкивайте его в салон.

Я отошла к воротам.

Когда катафалк тронулся, я подняла руку; любитель анекдотов притормозил, открыл переднюю створчатую дверь. Г-н похоронный агент, занимавший положенное ему боковое кресло рядом с водителем, высунулся и вопросительно поглядел на меня.

– Сень, я тебя застукала. Палочки-выручалочки.

Он махнул шоферу рукой и наградил меня напоследок откровенно инфернальным взглядом.

Глава пятая

1

Везет же мне на попутчиков.

На этот раз в электричке со мной соседствовал хиппи.

Это был настоящий хиппи, лет никак не меньше тридцати пяти, матерый, закаленный в долгой борьбе за идею человек с узким, вытянутым лицом и прохладными латунными глазами. Он занимал место как раз напротив меня, спиной по ходу поезда. У него был удивительно плавный, заторможенный жест, имевший какую-то очень мягкую — то ли пластилиновую, то ли восковую — основу. Мы ехали уже минут двадцать, и все это время попутчик пристально наблюдал за мной. Наконец, он встал, снял с крючка свою холщовую суму с длиннющей лямкой (наверное, в рабочем состоянии она болтается у него в районе коленей), откинул потертый клапан, извлек из сумы апельсин, наклонился вперед и медленно, торжественно поднес его мне.

Я энергично отпиралась от подношения.

И тут он изрек:

– Все люди братья, а все бабы — сестры!

Вот уж воистину: умри, а лучше не напишешь! — после такого глубочайшего философского откровения не принять подарок я никак не могла.

В гости к Вадику на дачу я собралась через несколько дней после посещения Арбата.