Тень звука

Баллада эта навеяна работой наших врачей во вражеском плену. Ход ее, понятно, изменен вымыслом и фантастикой. Но в жизни все было куда более фантастично.

С Манфредом Генриховичем Эссеном (под такой фамилией знали подпольщика доктора Эсси-Эзинга) я познакомился в Ялте, где он работает рентгенологом. Рослый латыш в чесучовой рубашке, уроженец Донбасса, он поразил меня лепкой лба, северным сиянием глав. Будучи в плену, стал главврачом Павлоградского лагеря. Окруженный Смертью, подозрительностью, он превратил госпиталь в комбинат побегов к партизанам. Провоцируя признаки страшной болезни людей списывали и вывозили из лагеря. Так было переправлено более тысячи человек, и около пяти тысяч молодых Павлоградцев было спасено от угона в Германию. Это слишком невероятно, чтобы лечь в стихи буквально. Сам Эссен до последних дней считался погибшим. В литературе о паалоградской эпопее говорится «о легендарном партизанском докторе». Есть еще несколько подобных примеров. Доктор Осень, конечно, вымышлен.

1

Главврач немецкого лагеря,

назначенный из пленных,

выводит ночами в колбе

невиданную болезнь,

машины увозят мертвых,

смерзшихся, как поленья,

а утром ожившие трупы

стригут автоматами лес.

2

Доктор Осень, ах, доктор Осень!

Занавеска затенена.

Над спиной твоей, будто оспиной,

пулей выщерблена стена.

Над бараком витают стоны.

Очи бешеные бессонны.

На полосках слепых петлиц

следы кубиков запеклись.

Корифеи из Лабрадора,

Павлов, Мечников, Гиппократ, –

все дерзали в лабораториях,

рисковали – но чтобы так?!

Чтоб от виселицы в трех метрах,

в микроскопном желтом глазке,

жизнь искать в волосочке смерти –

сам от смерти на волоске?!

Это надо быть трижды гением,

чтоб затравленного средь мглы

пригвоздило тебя вдохновение,

открывающее миры.

И, сорвавши флажок финальный,

ты не можешь вскричать: «Нашел!..»

Спи, башку свою гениальную

уронив на дощатый стол.

Доктор Осень засыпает. В это время колба с шипением 

раздувается, как кобра, вверху. Из нее

появляется МЕФИСТОФЕЛЬ. Он круглолиц,

чисто выбрит, стрижен под полубокс.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Хайль Гибель!

Я, коллега, к вам делегатом

с предложением деликатным.

Вы дотронулись до рубильника

биологического баланса.

Жизнь и смерть – вопросы глубинные.

Не опасно ли баловаться?

Гуманисту-врачу прелестнее

Изобресть леченья, а не болезни.

Ваш поступок осудят гордо

непорочные медики мира,

встав в халатах по горло,

как бутылки с кефиром.

Все согласовано в природе.

Луна, корова, лук-порей.

Народовольцы производят

естественный отбор царей.

Я ведь тоже не всем довольный

(вспомните эпизодик с Фаустом).

Остановить мгновение?

Всегда пожалуйста!

Вы ж изволите недозволенного.

Микросмерть ваша – как Аттила,

вдруг взалкает сверхэпидемий?

Хватит дрессировать бациллу.

Завернем в погребок питейный.

Там за импортною снедью

пофлиртуем с юной смертью.

Раздавим банку на троих.

Там мне пониженный тариф.

(За окном кричит Петух.)

МЕФИСТОФЕЛЬ

(с досадой передразнивая):

Кукареку!

Кукареку!

Пора!

Приветик конкуренту!

(Исчезает.)

(пробуждаясь):

Условный знак. Нет перемен.

Ребята, значит, в партизанах.

Ори, петух! Конец терзаньям.

Да здравствует эксперимент!

3

(смотрит в микроскоп)

Что прозревающему видно,

нам не дано.

Он в груше видит сердцевину.

под морем – дно

Он с кислорода, как с осины,

сдерет кору.

О тыщи гусениц красивых

в микромиру!

Галактики кишат гирляндами.

Нам воздух – пуст,

ему же, как в компотной склянке,

цветаст и густ.

И в ваши радостные ноздри,

как в свод метро,

микробов Навуходоносоры

бегут пестро.

Он видит тайные процессы,

их негатив,

пунктиры факельных процессий

сквозь никотин,

и в наливающийся кровью

рябины лист

распада божий коровки

поразбрелись.

Будь осторожнее – растопчешь

любовь незримую.

Будь настороже – злой росточек

в атаку ринулся.

Скорее, врач. На то и зрячий.

Ори: «Чума!»

А людям воздух чист, прозрачен

(Чай, лаборант сошел с ума!).

С обмолвки началась религия.

Эпоха – с мига.

И микроусик гитлеризма

в быту подмигивал.

Микробрижжит, микрорадищев,

и микрогегель...

Мильон поэтов, не родившихся

от анти-бэби.

А в центре – как магнит двуполюскый,

иль нерв дрожит,

лежит личиночка двуполая,

в ней – Смертожизнь.

Аминь!

Жизнь для цыпленка, смерть – для скорлупки –

жизнь.

Дзинь!

Чьи очки под колесами хрупнули?!

Дзинь...

Жизнь

к волчонку бежит

в зубах с зайчихиной –

смертью?

Смерть

в ракетах лежит,

в которых гарантия жизни?

Жизнь

зародилась из бездн»

называемых смертью.

Смерть

нам приносит процесс,

называемый жизнью.

Дзинь...

Великий превратится в точку.

Искра – в зарю.

Кончины наши и источники

в микромиру.

Ты наравне с Первосоздателем

вступил в игру,

мой Доктор, бритый по-солдатски,

зло изменяющий к добру.

4

Какая мука – первый твой надрез