Тень звука

выглядывал:открыватьиль

надежнее – на засов!

Художник вишневоглазый

леса писал сквозь прищур,

как проволочные каркасы

не бывших еще скульптур.

Входила зима усмейно.

В душе есть свои сезоны.

Дай мне высшую Смену,

Филонов.

Рано еще умиляться.

Как написал твой друг:

«Много еще

разных мерзавцев

ходит по нашей земле

и вокруг...»

Небо, кто власы твои вычесывает странные?

И воды с голубями?

По силуэтному мосту идут со станции,

отражаясь в реке,

как двусторонний гребень

с выломанными

зубьями.

Ялтинская криминалистическая лаборатория

Сашка Марков, ты – король лаборатории.

Шишка сыска, стихотворец и дитя.

Пред тобою все оторвы припортовые

обожающе снижают скоростя.

Кабинет криминалистики – как перечень.

Сашка Марков, будь Вергилием, веди!

Обвиняемые или потерпевшие,

стонут вещи с отпечатками беды.

Ах, насквозь пробитая дубленочка!

Милая, на что пошла!

Ненавидящая, стало быть, влюбленная,

загубила все или спасла?

И, глядя на эту космографию,

точно дети нос приплюснувши во мрак,

под стеклом стола четыре фотографии –

ах...

Ах, поэты, с беззаветностью отдавшиеся

ситуациям, эпохам, временам, –

обвиняемые или пострадавшие,

с беспощадностью прощающие нам!

Экспертиза, называемая славою,

меж литературных буффонад...

Знают правые, что левые творят?

но не ведают, где левые, где правые?..

И, глядя в меня глазами потеплевшими,

инстинктивно проклинаемое мной,

обвиняемое или потерпевшее,

воет Время над моею головой!

Победители, прикованные к пленным.

Невменяемой эпохи лабиринт.

Просветление на грани преступления.

Боже правый, Сашка Марков, разберись!

* * *

Все возвращается на круги свои.

Только вращаются круги сии.

Вот вы вернулись, отмаявши крюк,

круг разомкнулся – да был ли тот круг?

Годы чужие. Жены чужие.

Вам наплевать – вы о них не тужили!

Ах, усмехающееся «увы»

круга невинности, дома, любви...

Все бы сменял, чтоб узнать на лице

снег твой несмятый

на раннем крыльце!

Лесалки

Ромашек белая махина

столпилась в дебрях,

как буквы пишущих машинок

на длинных стеблях.

Неуловимые синицы

их лишь касались,

как пальцы милой машинистки –

или казались?

О машбюро цветного бора,

о бабье лето,

и бабьи вспыхнувшие взоры

поверх кареток!

Мерцанье ленты муравейной,

лесалок «гвоздики»»

какое женское волненье

в дрожаньи воздуха!

Каких постановлений тыщи,

в ветвях витая,

стучит твой пальчик,

неостывший

после свиданья?

Что вам сдиктовывает эхо

лесных совминов?

О чем вы прыскаете смехом,

оправив «мини»?

Не Парки – экстрасекретарши

ткут опись леса,

и Тьму Времен, и Лист летящий,

и Осень с Летом.

А рыжая – на перерыве.

Легла в левкои полевые

и ловит зеркальцем карманным

на спине

укус комарий!

Улитки-домушницы

В.А.

Уже, наверно, час тому, как

рассвет означит на стене

ряды улиточек-домушниц

с кибиточками на спине.

Магометанские моллюски.

Их продвиженье – не иллюзия.

И, как полосочки слюды,

за ними тянутся следы.

Они с катушкой скотча схожи,

как будто некая рука

оклеивает тайным скотчем

дома и судьбы на века.

С какой решительностью тащат –

без них, наверно, б мир зачах –

домов, замужеств, башен тяжесть

на слабых влажных язычках!

Я погружен в магометанство,

секунды протяженьем в год,

где незаметна моментальность

и видно, как гора идет.

Эпохой, может, и побрезгуют.

Но миллиметра не простят.

Посылки клеят до востребования.

Куда летим? Кто адресат?

Шафер

На свадебном свальном пиру,

бренча номерными ключами,

я музыку подберу.

Получится слово: печально.

Сосед, в тебе все сметено

отчаянно-чудным значеньем.

Ты счастлив до дьявола, но

слагается слово: плачевно.

Допрыгался, дорогой.

Наяривай вина и закусь.

Вчера, познакомясь с четой,

ты был им свидетелем в загсе.

Она влюблена, влюблена

и пахнет жасминною кожей.

Чужая невеста, жена,

но жить без нее ты не сможешь!

Ты выпил. Ты выйдешь на снег

повыветрить околесицу.

Окошки потянутся

вверх

по белым веревочным лестницам.

Закружится голова.

Так ясно под яблочко стало,

чему не подыщешь слова.

Слагается слово: начало.

* * *

Напоили.

Первый раз ты так пьяна,

на пари ли?

Виновата ли весна?

Пахнет ночью из окна

и полынью.

Пол – отвесный, как стена...

Напоили.

Меж партнеров и мадам

синеглазо

бродит ангел вдребадан,

семиклашка.

Ее мутит. Как ей быть?

Хочет взрослою побыть.

А в передней

все наяривает джаз,

как посредник:

«Все на свете в первый раз,

не сейчас – так через час,

интересней в первый раз,

чем в последний...»

Но чьи усталые глаза

стоят в углу, как образа?

И не флиртуют, не манят –

они отчаяньем кричат.

Что им мерещится в фигурке

между танцующих фигур?

И как помада на окурках,

на смятых пальцах

маникюр.

Дневник София 67"

1. Бар «Рыбарска хижа»

Божидару Божилову

Серебряных несербскнх рыбин

рубаем хищно.

Наш пир тревожен. Сижу, не рыпаюсь

в «Рыбарске хиже».

Ах, Божидар, антенна божья,

мы – самоеды.

Мы оба тощи. Мы рыбы тоже.

Нам тошно это.

На нас – тельняшки, меридианы –

жгут, как веревки.

Фигуры наши –

как Модильяни –

для сковородки.

Кто по-немецки, кто по-румынски...

Мы ж – ультразвуки.

Кругом отважно чужие мысли

и ультращуки.

Кто нас услышит? Поймет? Ответит?

Нас, рыб поющих?

У Времени изящны сети

и толсты уши.

Нас любят жены

в чулках узорных,

они – русалки.

Ах, сколько сеток

в рыбачьих зонах

мы прокусали!

В банкетах пресных

нас хвалят гости,

мы нежно кротки.

Но наши песни

вонзятся костью

в чужие глотки!