Тенеграф

И’Барратора кивнул всем и двинулся вниз, в маленькую комнатку, которую выделила ему Иоранда. Там он начал упаковывать сумку с вещами. Донна пошла за ним и встала в дверях. Он обернулся. Хотел ее обнять, но она снова была холодной и далекой.

Глаза ее смотрели не на него, но сквозь него – в будущее.

ХIV

После захода солнца все собрались в столовой наверху на поздний ужин. Никто заранее его не планировал и о нем не оповещал. Вечером, как оно бывает, когда над головой висит опасность, каждый мрачно сидел в своем углу, пока наконец Д’Ларно и Хольбранвер не уселись рядом за столом и не начали разговаривать тихими голосами. Услышав их, вскоре подошел Камина. Потом присоединились И’Барратора, Иоранда, наконец маленький Джахейро, пробудившийся от глубокого детского сна, что все еще склеивал его веки.

Они зажгли свечи, а Иоранда принесла из кладовой все, что пережило аппетит Хольбранвера. Д’Ларно на минутку вышел в ближайший кабак и принес большую закрытую пробкой амфору терпкого вина с сухих холмов Каламбрии.

Они сидели рядом, плечом к плечу, как было то в обычаях жителей Серивы после заката солнца, когда могли они наконец-то отбросить традиционную дистанцию, удерживавшую их днем на расстоянии тени даже от ближайших друзей и семьи.

Несколько часов они разговаривали, шутили, болтали обо всем на свете, а лица их искрились радостью в свете сальных свечей. Однако голоса их звучали тихо, словно не желали они пробудить судьбу, что таилась сразу за дверьми, на пороге.

Воспоминания о том теплом серивском вечере остались с каждым из них до конца жизни.

Когда запас анекдотов и веселых историй исчерпался, некоторое время они говорили о грандах и молодом короле. Затем разговор, как это случается с ночными беседами, странными зигзагами добрался до искусства. С него – а как же иначе? – перескочил на науку. И тогда Эрнесто, отрыгнув ревом морского льва, сказал коротко:

– Я в вашу эту науку не верю.

– Как это? – спросил Хольбранвер. – Тут не во что верить или не верить. Люди могут думать, что пожелают, но наука тихо, без рукоплесканий, часто почти ненавидимая, делает свое великое дело.

– Господин Хольбранвер, – ответил художник, – знаете, что здесь было примерно за год до вашего приезда? Видел я тогда «великое дело» в действии. Состояло оно в том, что почтенные профессора разбивали друг другу головы чернильницами, доносили друг на друга, рвали друг другу бороды. И все это не из-за какой-то там необычной теории, спора об устройстве мира или вращении небесных сфер. О, нет! Дело было в ерунде.

– Антиформалисты и пергаментисты! Я помню! – сказал Камина, а потом объяснил Хольбранверу: – Это было летом, почти четыре года назад, вскоре после окончания войны. Спор возник по вопросу, каким образом вести научные диспуты. До того момента каждый доктор серивского университета ежегодно представлял как минимум один научный реферат. Все седые головы собирались тогда в аудитории, где под потолком светили жопами голые амурчики и где страшно смердело старыми мехами. Потом они сидели до поздней ночи, похрапывая и попердывая. Ибо каждый научный доклад начинался двадцатиминутным предисловием, цветистым и полным отступлений: благодарности властителю и патронам, прославления фортуны и муз, чуть завуалированные уколы в сторону конкурентов. Да и потом просто никто не изъяснялся! Хороший реферат должен содержать цитаты из классических трудов на старовастилийском, анатозийском, воззвания к античным богам… Ну, и написан он должен быть на пергаменте, с тщательно выписанными миниатюристами буквицами. Каждый такой документ попадал потом в университетскую библиотеку, чтобы гнить там в огромных шкафах, в которых было больше позолоченных буквиц, чем людей в этом мире.

– И так до Деметроса! Да возьмет Свет его под свою опеку, – сказал Эрнесто Д’Ларно, поднимая стакан.

– Деметрос… мне что-то говорил о нем знакомый доктор, Ремарко Мартинез, – отозвался Хольбранвер.

– Наверняка ничего хорошего, – ответил Камина. – Деметрос рассердил пергаментистов как мало кто. Начал приглашать к себе домой знакомых докторов на вечерние диспуты, на которых представляли они результаты экспериментов, часто прерывая друг друга и много дискутируя. Кроме прочего, они занимались исследованием света, астрономией, природными курьезами. Именно во время тех встреч серивские ученые догадались, каким образом Вечный Свет спланировал орбиты планет, видимых в небе. Измерили они, что всякая орбита – это круг, очерченный, в свою очередь, вокруг вписанных внутрь себя многоугольников. Треугольника, квадрата, пятиугольника, шестиугольника, восьмиугольника.

– Да, мы слыхали об этом на Севере. Но мой близкий друг из Коппендама, тоже измерявший орбиты, настаивает, что они, скорее, эллипсовидны, как яйцо.