Тенета для безголосых птиц

Я уж точно. Я не хочу возвращаться туда, где по утрам, в одно и тоже время оглушительно звонил старый толстый будильник, покачивая своим шутовским колпаком. И я машинально давил на колпак. И он испуганно замолкал. Машинально я вскакивал с постели, тщательно чистил зубы, гладко брился. А из кухни уже звал ароматные запахи свежезаваренного черного кофе со сливками и горячих бутербродов с сыром… Я все делал машинально, потому что мне давно уже не нужно было думать, что я делаю. Я брел на работу в маленькое издательство, выпускающее научно-популярные брошюры. Я устроился туда сразу после окончания института, хотя мне предлагали журналистские должности сразу несколько солидных газет. И все же я намеренно выбрал место корректора в издательстве, чтобы машинально изо дня в день править чужие ошибки. Тогда я считал, что поступаю правильно. Во-первых, издательство находилось в двух шагах от дома и я мог сэкономить уйму времени на дорогу. Во-вторых, рутинная, несложная работа экономила мои мысли, идеи и силы. В общем то, что я мог целиком отдать своему творчеству. Я был уверен, что стану настоящим писателем.

Но шли годы. Запасы времени и творчества истощались, а роман продвигался все медленней и медленней. Пока вовсе не остановился. Журналистскую работу мне уже не предлагали, да я и не стремился. Я чувствовал, что утратил навыки быстрого и легкого письма. И потихонечку, как-то незаметно, смирился. Экономии мыслей и чувств не случилось, поскольку они как-то иссякли вообще. Но я успокаивал себя тем, что еще оставалась экономия времени – на дорогу. Хотя она мне уже была не нужна.

В часов пять я медленно возвращался домой привычным путем вдоль березовой аллеи, садился на свою скамейку возле маленького пруда, где плавали утки. Доставал кусочки хлеба, оставшиеся от обеда, мелко крошил их и бросал в воду. И долго наблюдал, как утки подплывают к бережку и жадно хватают хлебные крошки. Я машинально доставал из сумки большой блокнот и долго сидел, вглядываясь бессмысленным взглядом в белые чистые листы бумаги. Продавщица мороженого, чей киоск располагался неподалеку от «моей» скамейки, непременно высовывалась из окошка и предлагала эскимо. Иногда я соглашался, иногда – нет… Так продолжалось лет десять. Лет десять назад я ей понравился, почему-то соврав, что работаю журналистом. Видимо, тогда я еще хотел казаться значительным в этой жизни. С годами это прошло. Но признаваться во вранье было поздно. Я думаю, правда бы разрушила наш общий, однотонный, маленький мир, к которому мы привыкли с годами. Продавщица непременно спрашивала, что я пишу. И я охотно пересказывал ей статью, прочитанную утром в какой-нибудь газете. Она восхищенно вздыхала и была, пожалуй, единственной на свете моей поклонницей. Вернее, поклонницей того, что мне не принадлежало. Она старилась и полнела у меня на глазах. Точно, как и я старился и седел у нее на глазах. И все же нам удалось остановить время. Потому что изо дня в день повторялось одно и тоже. И эта аллея, и эти утки, и мороженое.

Так, не выдавив из себя ни строчки, а лишь оставляя на страничках чужие стихи, которые приходили на память (надо было делать вид, что пишу), я возвращался домой. Где меня уже ждала жена и горячий, сытный ужин. Он него я получал истинное удовольствие. И, наевшись до отвала, устраивался на диване. И в обнимку мы смотрели телевизор до полуночи. Еще в начале совместной жизни мы обсуждали книги, выставки, фильмы и спектакли. Но с годами ушло и это. Темы разговоров перешли на соседей, на заготовку маринадов и солений, на мечту о маленьком домике где-нибудь в глухой деревушке. И эти темы меня гораздо больше и радовали и трогали, чем пустая болтология об искусстве. Разговоры об искусстве меня все больше раздражали, приводили в уныние, напоминая о прошлом, в которое я ни за что не хотел возвращаться.

Не каждый бы понял моего тихого счастья. Но оно действительно было. И могло быть всегда. Я сумел остановить время. Если бы не моя неосторожная вылазка на встречу с прошлым, закончившаяся взрывом. Когда время почему-то стало откручиваться назад. И наконец привело меня к Варе…

Я погладил девушку по лицу, но она не проснулась.

– Варя, Варька, Варежка, – прошептал я.

И в один миг я возненавидел и скамейку у пруда, и жирных уток, и вкус эскимо, и болтовню о маринадах. И, наверное, предал свое тихое счастье. Но со мной была Варя. И предательство уже не имело значения. И я уже не хотел застывшего времени. Я хотел, чтобы оно мчалось вместе со мной наперегонки. И уже не боялся скорого финиша.

Со мной была Варя…

Какие же мы тогда были, Варя, Варька, Варежка? Совсем молодые. Или просто другие.