Тенета для безголосых птиц

Лада билась в истерике и успокоить ее могли только физическое вмешательство. Юрка Раскрутин, как истинный предмет ее поклонения, взял эту неблагодарную миссию на себя. И от души отхлестал ее по щекам.

– Что? В чем дело? – Лада, как слепой котенок, огляделась вокруг себя – Кто, кто это сделал?

Она наконец разглядела Юрку, стоящего напротив. И тут же успокоилась. И медленно опустилась на землю. Простить пощечины она могла только ему.

– Успокойся, Лада, – Юрка погладил ее по щеке. – Все не так уж плохо. Это всего лишь крыса залезла в наш скудный провиант и рылась там в поисках ужина. Крысы ведь тоже хотят кушать.

– Крыса? Всего-навсего? – Ладу словно окутал полусон. И она даже зевнула.

– Да, крыса. А если здесь водятся крысы, значит и выход недалеко. Значит где-то рядышком – жизнь. Крысы ведь тоже не дуры.

Лада снова зевнула и вдруг расплакалась. Она плакала уже не отчаянно, не истошно. А как-то тихо, умиротворенно, почти по-домашнему.

– Я хочу домой, – повторяла она. – Хотя зачем я хочу домой? Зачем? Наверно, я не хочу домой вовсе. Что ждет меня дома? Или кто? Пустые стены. Совсем пустые. Нет, вру, не совсем. Ведь я на них вешаю календари, где отмечаю дни рождения знакомых. Чтобы найти повод им позвонить, вдруг меня пригласят в гости… Но никто почему-то не приглашает…

Она громко всхлипнула. И улеглась на земле. Раскрутин осторожно приподнял ее, подстелил пиджак и опустил ее голову на свои колени.

– Нет, – почти шепотом продолжала Лада. – Хотя нет. Один раз пригласили. Одноклассник. Маленький и кудрявый. Он смотрел на меня такими глазами. На меня впервые так смотрели. Я не забуду эти глаза. Удивленные и такие теплые, что если бы мы сидели в моей квартире, то этот мой ледяной офис, наверное, растаял от этого взгляда. И мне так захотелось взъерошить его кудри… Но я целый вечер читала ему лекцию о дадаизме. О необходимости разрыва логичных связей и построении только субъективных ассоциаций. А он, этот мальчик, жаждал, наверно, только логической связи. И понятия не имел, кто такой Бретон и Тцара. Он, оказывается, был воспитан на Тургеневе и Бальзаке. А для меня те, кто не читал “Аркан-17” и “Лампу в часах”, вообще были лишь амебами, одноклеточными… И мне так хотелось погрузить пальцы в его кудри. И, чтобы мой ледяной офис растаял. Но этого не позволяли Бретон и Тцара… И где теперь Бретон и Тцара? Где теперь Тургенев и Бальзак? И главное – где этот мальчик? Он так меня испугался тогда… И почему меня все боятся?.. А тогда… Я представила нас долгими вечерами, за телевизором, под горячий ужин. Он – в физкультурном трико, а я – в домашнем халате. А по воскресеньям – прогулки в парке, и карусели, и кафе-мороженое. И я тоже испугалась. Мне подумалось, что лучше уж голые стены с помеченными календарями и диссертация о дадаизме… Я все… Все, поверьте… Все бы теперь отдала за такие вечера. Ведь физкультурное трико и домашний халат необязательны. Впрочем, теперешние одинаковые воскресенья я бы променяла на них запросто. И плевать на дадаистов, сюрреалистов и модернистов вместе взятых. Все прекрасно, что вечно. Что испытано вечностью на прочность. И что имеет логическую связь. Абсурд, галлюцинации, иррационализм, нигилизм, что я так долго исследовала и исповедовала, порождены лишь сиюминутностью, определенным временем и на определенное время. В остальном, бесконечном времени все это – лишь мираж…

Последние фразы Лада говорила приглушенно, сквозь сон. И во сне ее рука крепко обвила квадратную спину Раскрутина. И он опять же, к удивлению, нисколечки не сопротивлялся. Он, откровенный гуляка и любитель легкомысленных длинноногих девиц, бережно гладил плечи некрасивой знайки. Бывшей феминистки Лады. Над которой не раз презрительно подшучивал в той, другой жизни. В той другой жизни, где мы были совсем другие. Где так и не смогли разглядеть друг друга при свете ясного дня. И увидели по-настоящему лишь в кромешной темноте.

Мои мысли путались, как обрывки чьих-то давно написанных фраз, и в этой путанице монологов, метафор, отрывков из прошлого и будущего, я услышал тихий, нежный голос Вари.

– Лешка..

Я резко поднял голову.

– Лешка…

Это был не сон. Меня звала Варя. И я отозвался.

Она примостилась на моем пиджаке прямо под картиной неизвестных влюбленных и водила мизинцем по нацарапанной фразе: “Здесь был рай”.

– Лешка, – Варя привстала и положила руку на мое колено. Мое колено дрогнуло. – Давай допишем. Вот здесь: “И ад – тоже”.

– Если это ад, то он не так уж и страшен.

– Все равно странно. Одно и то же место можно назвать и адом, и раем. И время тоже. И, наверное, жизнь.

– Дело не во времени и месте. Дело в нас.

– Я тебя когда-то очень обидела. Это очень, очень плохо.

– Плохо не это, Варя. Вернее не столько это. Плохо то, что я так и не смог справиться с этой обидой. Я оказался очень слабым. И от этого факта мне тошно больше всего. А обиды давно уже забыты.

Я закурил сигарету. Она вспыхнул в темноте, осветив синие, распахнутые глаза Вари.

– Какой ты, – она провела ладонью по моей небритой щеке. Мне стало еще холоднее.

– Вот такой. Такого ты полюбить не смогла.