Теневые блики

Кад устроилась по правую сторону от меня, на полу, опершись спиной на шероховатую каменную стену. Она выпрямила и скрестила в щиколотках свои безумно длинные ноги, которые рубашка, взятая у Дахху, прикрывала лишь до середины бедра. Мокрые волосы подруги пушились сильнее обычного. Свою кружку – ярко-желтую в белую крапинку, – подруга сжимала воинственно, будто меч.

Что характерно, себе Кадия ни одного одеяла не взяла, хотя, как и я, провела незабываемое время в ночной реке Вострой.

Дахху примостился слева. Он тоже спиной прижался к стене, но, в отличие от Кадии, сильно сутулился и носом тянулся к полу. Точнее, к блокноту, лежащему на согнутых коленях, в котором друг что-то писал. Темные кудри, торчащие из-под шапки на добрый пяток сантиметров, скрывали выражение его лица.

– Надеюсь, ты там описываешь мои подвиги по спасению этой дуры, – процедила сквозь зубы Кадия. – Иначе нет тебе прощения, – она все еще злилась.

Дахху быстро захлопнул блокнот и уставился на меня. В правый глаз он вставил монокль, из-за чего больше, чем обычно, походил на сумасшедшего ученого.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – Дахху заботливо положил руку мне на лоб, игнорируя пристальный взгляд Мчащейся.

– Да. А ты? – переспросила я. Потом перевела взгляд на Кадию: – А ты?

Они не успели даже рта открыть, как меня прорвало:

– Ребята, вам не кажется, что что-то в нас непоправимо изменилось? Раньше мы могли сидеть втроем где угодно, ночью или днем, с новостями или без, в любом настроении и с любым уровнем усталости… Что бы там ни было, мы болтали без умолку, захлебывались болтовней. А если думали, что другой не прав, то жарко спорили, пока не находили истину или же не решали, что проблема яйца выеденного не стоит. Нам не надо было спрашивать, «как дела». Когда мы были вместе, дела априори оказывались замечательно. А что теперь? Последние дни нагрузили каждого из нас очень важными вещами. Каждого – своими. И где она, былая сплоченность? Мы молчим об этом, или упоминаем вскользь, или отшучиваемся, отмалчиваемся, огрызаемся, по двое перешептываемся о третьем… Мы воротим носы друг от друга, увязнув в своих новых мирах. Догадайтесь сами, что там у меня происходит, а лучше не догадывайтесь. Говорить неохота, и зачем все это перетирать. Мало ли что скажут, лучше сам разберусь. Давайте устроим светский треп, не требующий умственного напряжения, а я пока подумаю о своем.

Я перевела дыхание, перехватила чашку с чаем и продолжила под их удивленными взглядами:

– Дахху, до тебя дотронулся бокки, и ты превратился в одержимого энциклопедиста, ушел из Лазарета, поселил к себе незнакомца, видишь какие-то бешеные сны – или уже не видишь – я так и не поняла… Комментариев от тебя – ноль. Только если вытягивать раскаленными щипцами. Кадия. Давно не секрет, что твоя работа в Военном ведомстве – не сахар. Можешь перестать изображать, что все пучком. А ведь еще существует твоя, судя по всему, серьезная история с Анте Давьером, о которой я могу только догадываться по случайным фразам и его просьбе посоветовать цветы! Где же наши девичьи обсуждения, а?

Под моим яростным взглядом Кад вспыхнула и отвернулась. Выпавший у Дахху монокль укатился куда-то в угол.

Я прикусила губу:

– Да я и сама хороша! Случилась уйма вещей, но я никак не могу не то что обсудить их с вами, но и просто обдумать, прочувствовать самой. Мне как будто все время чуть-чуть неохота, чуть-чуть лениво. Душа пропылилась и, о ужас, начинает считать это тупое восприятие нормальным положением дел! Я со скукой всасываю в себя информацию, но потом ничего, ничего с этим не делаю. Черная дыра какая-то. А ведь человек, в первую очередь, – творец. Узнав что-то, почувствовав что-то, мы обязаны вынести из этого урок и вернуть это миру в новом, обогащенном виде, – словом или делом. Глупо, но для меня подобным актом творения всегда были наши посиделки. Наши мысли, встречаясь в беседе, создавали нечто новое, и жизнь становилась куда богаче. Мы дарили друг другу идеи, и от этого наши души росли. Мы были настоящими демиургами. Мне этого не хватает, – скомканно закончила я и густо покраснела.

Где-то ближе к финалу монолога у меня появилось ощущение, что все это было одной большой ошибкой.

Позорище! Долгое молчание стоит нарушать, только если тебе действительно есть что сказать. И если ты знаешь, как это сказать. Я же запуталась, замешкалась и теперь не была уверена, что моя речь найдет отклик в чужих сердцах.

Кадия сидела, прикрыв глаза и сцепив руки на затылке. Дахху, забив на монокль, смотрел на меня искоса, наклонив голову и странно вытянув шею, почти не мигая.

– Ты права, – тихо проронила Кад. – Мы действительно разобщены. Причем я не знаю, почему – вроде бы нам и делить-то нечего. Видимо, прахова взрослая жизнь – сама по себе яд. В общем, мне тоже плохо. Хочу, как прежде.

Дахху задумчиво почесал ладонь правой руки и заговорил, не поднимая глаз: