Теневые блики

– Что ты делаешь? – запаниковала я, пытаясь освободиться. – Я ничего не вижу!

Руки мальчика исчезли. Карл тихо проронил:

– И не увидишь, пока не поднимешь эти предметы в воздух.

Я захлебнулась от негодования:

– Что-о-о!? Ты решил поставить мне ультиматум? Это что, и есть твой способ?! А еще говорил, что принуждение – это плохо! Карл! КАРЛ! КАРЛ, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ С МОИМИ ГЛАЗАМИ?!

Ответа не последовало: звуки тоже пропали.

Пуховая тишина поглотила мир.

Ни шороха, ни скрипа, ни шелеста листьев на ветру. Я судорожно втянула носом воздух, чтобы убедиться – обоняния теперь тоже нет. Наверное, со вкусом дела обстояли так же. И, да, когда я села на землю и начала шарить пальцами вокруг себя, я смутно понимала, что натыкаюсь на некие предметы, но будь я проклята, если могла бы сказать, какие они – гладкие или шероховатые, холодные или горячие, твердые или мягкие.

Все это произошло очень быстро и вдарило по нервам очень сильно.

Потеря чувств, впрочем, совсем не была похожа на небытие. Мой внутренний голос продолжал жить, и очень активно, активней, чем обычно. Голос это ощутимо дрожал и повторял преимущественно одну и ту же фразу: «Что мне делать, что мне делать, что мне делать». Несмотря на то что Карл дал мне ответ на этот немудреный вопрос в самом начале испытания – поднять в воздух предметы, что ж еще! – я отчаянно паниковала.

Наконец, перепуганная до смерти, с сильно бьющимся сердцем, я решила попробовать выполнить условия задачи.

Если вы сейчас не можете понять, с какого праха я вообще боялась, попробуйте поставить себя на мое место: какой-то неведомый пацан с темным прошлым отключает все то, что связывает тебя с реальным миром, и ты не можешь быть уверен в том, что он это дело вернет.

И вообще начинают возникать сомнения в его доброй воле. Может, он садист-психопат и сейчас сидит улыбается неподалеку, а ты – калека (реальная калека, а не как я раньше думала) на всю оставшуюся жизнь? Ох.

Я попробовала встать. Это оказалась сложно, так как мне не на что было ориентироваться в процессе. Но вроде в итоге удалось. Расслабиться в таких условиях не представлялось возможным, мысли бешено скакали.

Я в который раз почувствовала, что мне ужасно, чуть ли не до остановки сердца, страшно.

И вдруг в сердцевине этого страха появился некий стержень. Сначала – едва заметно… Потом – набухая, разрастаясь вширь и вглубь.

Это было принятие.

Принятие текущего положения дел, принятие самого страха, принятие того, что однажды меня не станет по-настоящему, а не «частично» из-за колдовства.

Да, однажды я умру целиком, умрет сознание, которое и является мной в строгом смысле этого слова, – идея, которая умеет довести меня до истерики и в хорошие дни, без какого-то либо вмешательства со стороны.

Но, как ни странно, сейчас мысль о неминуемой кончине не вызвала у меня привычной животной паники. Мне не хотелось загонять себе под ногти иглы и бежать по лесу прочь, пока не задохнусь, чтобы отвлечься. Я неожиданно почувствовала, что мое сознание никогда не исчезнет без следа – оно просто начнет существовать немного иначе и называться по-другому.

И это скорее грустно, чем страшно, – как прощание со старым другом при его переезде в другую страну.

Я заплакала. Тихо, спокойно, признавая, что я – частица мироздания, и мне в нем уготовано куда больше ролей, чем быть только Тинави из Дома Страждущих. Я люблю эту роль всем сердцем, но это всего лишь роль. Однажды пьеса кончится. Занавес может опуститься в любой момент.

Есть только настоящее – и никаких гарантий впереди.

После того, как все мое сердце наполнилось до краев этим осознанием, после того, как принятие вместе с кровью попало в каждую частичку моего тела, я поняла, что задание Карла и гроша ломаного не стоит.

Все, что меня окружает – это тоже я.

Вездесущие частицы унни – это я. Вернее, это мои братья и сестры, мои полные близнецы, которым сегодня достались другие роли в спектакле. На самом деле, той меня, которой я привыкла быть, не существует. Это иллюзия, даруемая крохотной, недолговечной искрой в глубине грудной клетки. Искрой, которая может потухнуть за долю секунды, и тогда моя унни, мое истинное наполнение, обретет свободу и ринется вовне.

Неожиданно темнота вокруг озарилась мягкими переливами – так бывает, когда ты долго жмуришься на солнце, а потом закрываешь глаза.

Эти странные пятна, одновременно черные и цветные, скакали вокруг, как блики на лунной дорожке. Унни, садистка, радовалась моему прозрению. Ручеек в душе окреп, превращаясь в горную реку с порогами, уступами, резкими поворотами.

Я позволила теневым бликам поглотить себя и резким движением вскинула вверх руки и подбородок.

Тотчас раздался тихий, шелестящий голос Карла:

– Ты молодец.

Я открыла глаза. Вокруг меня беззвучно парили над землей, крутясь вокруг своей оси, камешки и щепки, сорванные цветы и снятые с запястий браслеты, яблоки и блокнот, перо и зеркальце, случайные находки из карманов летяги – все, что мы разложили на поляне для экспериментов. Я безразлично опустила руки, позволив им упасть. Предметы, словно обессилив, рухнули на траву.