Тени и зеркала (СИ)

— Ну уж нет, — прошептал Ривэн, восстанавливая дыхание. — Побери меня болотная нечисть, с этим покончено…

Но монету всё-таки спрятал в карман.

* * *

Как бы Ривэн ни относился к Линтьелю, его дар он не мог не признать. И в тот вечер, слушая, как взлетает к потолку сильный бархатный голос, глядя на пляску смуглых, нечеловечески гибких пальцев по струнам лиры, в очередной раз погрузился в странное состояние — будто оказался под толщей воды или за стеклом, едва пропускающим звуки. Наверное, примерно так действует колдовство: в непонятной истоме расслабляются конечности, тяжелеют веки, а мысли уносятся далеко отсюда в ритме старой, невероятно старой песни… Даже страшно становится, когда подумаешь, насколько старой. Может, и прадед, и прапрадед Ривэна слушали её в детстве — хоть ему и никогда не узнать, кем они были.

В одном из трёх больших очагов обеденного зала трещал огонь, и Ривэн смотрел на него, чтобы не показывать свои ощущения слишком явно. Ужин уже закончился, но они всё сидели здесь, слушая Линтьеля: лорд попросил его спеть, чтобы развеять тоску. Менестрель, надо признать, попытался исполнить просьбу: выбрал песню о зарождении Дорелии, звучавшую то нежно, то торжествующе, хотя с содержанием довольно туманным. Строки, плавно переходя друг в друга, рассказывали о первых людях, пришедших невесть откуда и населивших эти края; о том, как отступила перед ними колдовская сила исконных жителей (тут Ривэн всегда представлял себе каких-нибудь сторуких, стоглавых чудищ или злобных колдунов, отравляющих взглядом) и как были основаны королевства. Ти'арг, «обитель мудрецов», вырос вокруг Академии; Кезорре, «страна красоты», избрало своим центром Вианту; хозяином сумрачного Альсунга, земли снегов и войны, стал владетель Ледяного Чертога; Минши, «таинственный край», земля господ и рабов, раскинулась на несколько островов; «вольное» Шайальдэ ничего не ценило, кроме степных ковылей да конского бега… О Феорне не пелось ничего: он долго был частью Дорелии и почему-то виделся Ривэну безликим её придатком. Сама же Дорелия объявлялась, конечно, краем изобилия, где живут самые отважные мужчины и самые прекрасные женщины; боги якобы осеняют Дорелию своим особым покровительством, и удел её — сила и слава. Ривэн понимал, конечно, что верить этим красивым словам нет никаких оснований, но слушать всё равно хотелось бесконечно, и что-то тихо саднило в груди.

Втихомолку он взглянул на лорда — тот сидел в своём любимом кресле, протянув ноги к огню, и казался непривычно измождённым и старым — а ещё худым, как жердь. Синна сидела поодаль, за пустым прибором, который ещё не успели унести, и рассеянно перебирала на коленях жёлтые кленовые листья, которые принесла с прогулки по рощице возле замка. Пламя сверкало на её рыжей косе, проникало под опущенные ресницы, и Ривэну было более чем очевидно, что она наслаждается каждой нотой песни — несмотря на маску равнодушия. Подумав об этом, Ривэн понял, что ему отчего-то больно — и решил поскорее выкинуть это из головы.

Наконец смолкли последние переливы струн, и лорд тихо поблагодарил Линтьеля, трижды приблизив друг к другу сухие ладони. Кезоррианец кивнул, сохраняя невозмутимое выражение на красивом лице.

— Нет лучшего отдыха в конце тяжёлого дня, чем слушать Ваше исполнение, господин Линтьель, — сдержанно, но очень тепло заметила Синна. Линтьель встал и, отложив лиру, церемонно ей поклонился. Синна в ответ протянула ему самый большой лист — точно героиня одной из таких вот странных песен. Ривэн мысленно выругался, сравнив менестреля с надутым индюком.

— Ты сегодня и правда себя превзошёл, друг мой, — согласился лорд и тяжко вздохнув. — Да и день был нелёгким, это верно. Но здесь, слава богам, я почти со всем закончил. В столице меня заждались.

Ривэн вскинул голову, не сдержав удивления. Как, лорд уже уезжает? Он даже об этом ни разу не обмолвился… Или не обмолвился только с ним?

Но нет — Синна широко распахнула глаза, и её лоб прорезала тонкая морщинка.

— Уже? Отец, разве ты не дождёшься даже праздника урожая?…

— Не могу, миледи, — ответил лорд, усмехаясь в бородку. — Сама знаешь, как хотел бы, но не могу… У его величества, прости за откровенность, пустеет кошелёк, а сейчас очень неподходящий момент для этого.

— Но ведь есть казначеи, милорд, — осторожно вмешался Ривэн. — Это не повод отзывать Вас так скоро из владений, которые Вы хотите защитить…

— О, господин Ривэн, несомненно, отлично разбирается в государственных делах, чтобы допускать такие суждения, — прищурившись в пламя, с внезапным раздражением промурлыкала Синна. — Или в королевских кошельках?

Ривэн вспыхнул и подался вперёд, но вовремя образумился… Всё же перед ним леди, и надо держать себя в руках. Но, будь на месте этой наглой девчонки мужчина…

Хотя чего себе врать. Будь это мужчина, он бы тоже промолчал — а если нет, валялся бы тут же с разбитой губой.

И всё-таки — неужели она знает? Или догадалась? Кто мог сказать ей? Уж конечно, не лорд.