Тени кафе «Домино»

– Товарищ инспектор, спецсообщение из Центророзыска.

– Давайте.

Тыльнер развернул бумагу, начал читать вслух.

«Срочно. Секретно. Московский Уголовный Розыск…

В ночь на 15 января в Петрограде был ограблен Музей быта по адресу Шестая линия Васильевского острова, дом 4. Из музея похищено полотно голландского живописца, являющееся достоянием Республики. Согласно агентурным данным УГРО, похитили ее московские преступники и вывезли в столицу.

Приказываю: создать специальную бригаду из пяти человек. Начальником бригады назначаю инспектора УГРО Тыльнера Г.Ф. К работе приступить немедленно.

Начальник Центророзыска М. Розенталь.»

– Большое Вам спасибо, гражданин начальник Центророзыска.

Тыльнер шутливо поклонился.

– У нас разбойник игроков глушит, банда Веревкина по городу бегает. А тут бросай все и беги искать картину. Вы, Александр Иванович, о таком художнике слышали.

– Бог миловал.

– Вот и мимо меня прошел сей живописец. Но делать нечего В особую группу входите Вы, Еремин, Лебедев и Трофимов.

В девять утра совещание.

Кафе «Домино»

Окна в кафе потемнели.

Что поделаешь – зима.

На столиках зажглись небольшие лампочки.

Абажюры у них были разноцветные, и кафе заиграло шелковыми огоньками.

Сергей Федоровский обедал за любимым столиком в углу.

После поездки в Петроград он весьма щеголевато оделся, прикрепил на лацкан пиджака серебряный значок – теннисную ракетку.

В зал вбежал взволнованный Шварц.

Огляделся.

Увидел Федоровского, почти подбежал к его столику, рухнул на стул.

Взял со стола графинчик с ликером, налил в чашку, выпил.

– Что с Вами, Генрих, у Вас такой вид, будто за Вами гонится ГПУ!

– Может быть. Официант!

Подошел официант, поклонился.

– Бутылку ликера и кофейник.

– Сливки изволите?

– Нет, не изволю.

– Сейчас сделаю.

– Что с Вами, Генрих, случилось? – снова спросил Федоровский.

– Скажите, Сергей, Вы видели этих людей?

– Каких?

Подошел официант, поставил на стол бутылку «Шартреза» и кофейник.

Шварц подождал, пока отойдет официант, и спросил:

– Тех, кому Вы передали картину?

– Помилуйте, Генрих, я видел только их жадные руки, протянутые из пролетки.

– Что же делать? Что же делать?

– Скажите толком, что случилось, и возьмите себя в руки, на Вас обращают внимание.

– Вы им передали картину, они приехали в Москву и растворились.

– Так не бывает. Кто они?

– Уголовники, несколько раз выполняли мои поручения в шестнадцатом и семнадцатом году.

– Значит, Вы с ними работаете давно. Вы всегда рассчитывались по договоренности?

– Конечно. Я знаю этих людей.

Федоровский налил себе ликера в маленькую рюмку. Отпил. Посмаковал.

– Нет, Генрих, Вы их не знаете. Для них не существует ничего, кроме денег. Они сейчас мучительно думают, куда пристроить Вашу живопись.

– Вы должны мне помочь.

– Кто брал картину у меня?

– Иван Вдовин.

– Ванька Вдовин, как же, как же… наслышан. Зловредный московский вор. Но связываться с ним я не буду. Вы меня попросили взять картину. Я свое дело сделал.

– Знаете, Сергей, если что случится, погорят все…

– Кроме меня, – перебил Федоровский Шварца. – В это время, когда грабили музей, я был совсем в другом месте, и это могут подтвердить семь человек.

– Вы предусмотрительны.

– Так же, как и Вы. Вы же тоже не ездили в Питер.

– А если я попрошу Вас найти их не бесплатно?

– Сколько?

Шварц вытащил из кармана пачку червонцев.

– Щедро, – Федоровский взвесил на руке пачку, – слишком щедро. Я возьму эти деньги, но не истрачу из них ни одной купюры до той поры, пока не сведу Вас с этим жиганом.

ОГПУ

В кабинете Манцев читал газету, выделяя что-то красным карандашом.

Заглянул секретарь.

– Василий Николаевич, пришли.

– Приглашай.

В кабинет вошли Глузман, Рослева, Мартынов.

Поздоровались, уселись у стола.

– Читали? – спросил Манцев, положив на стол газету, – я ее с карандашом прочитал. На грязные выпады в наш адрес Штальберга ответили многие, но Леонидов лучше всех. Он не варьировал цифрами, избежал лозунгов, он показал нашу жизнь такой, как она есть, с прекрасной перспективой на будущее.

– Я прочел статью, и, надо сказать, изменил свое отношение к Леонидову, – Глузман задумчиво постучал пальцами по столу.

– Быстро же Вы, товарищ Глузман, меняете свое мнение, не по-большевистски это, – резко сказала Рослева, – офицерик скинул кителек с погонами, надел пиджачок и стал пописывать красиво. А почему красиво?

Рослева обвела всех глазами.

– А потому, – продолжала она, – чтобы скрыть свою мерзкую сущность.

– До чего же ты, товарищ Рослева, офицеров не любишь, – сказал Мартынов.

– А ты, товарищ Мартынов, их обожаешь?