Тени на Меркурии

— А при том, дорогой Ашотик, что Толстой взывал к врожденному нравственному чувству. Он считал, что можно пробудить у людей, принадлежащих к господствующим классам, их уснувшую совесть. А вот Мечников в это не верил. Он говорил, что врожденное нравственное чувство у большинства людей не может пересилить их же врожденный эгоизм. И кто оказался прав? Возьмите нашу многострадальную Россию. Сколько в ней за последние два века происходило: менялись общественные строи, церковь то загоняли в подполье, то возрождали; общество то подвергали страшной идеологической обработке, то отпускали без руля и ветрил… И все без толку. Какие бы замечательные программы ни предлагались, все получалось как всегда: элиты работали только на себя, зубами вцепляясь во власть и собственность, и отступали лишь тогда, когда на смену им приходили другие, более сильные и сплоченные. И не важно, как этот строй назывался — феодализм, капитализм или социализм, все равно игра шла, что называется, в одни ворота.

— Хм-м… а что же предлагает Селивестров? — спросил Асташевский. — Прививки, что ли, всем нам сделать? Кажется, у Лема есть такой роман, когда людям делают бетризацию, чтобы они, значит, не смогли бы убивать. Ну и человечество, понятное дело, сразу же захирело.

— Нет, конечно, — усмехнулся Поплавский. — Хотя кое-какое сходство есть. Понимаете, Селивестров долгое время занимался изучением генетической природы эволюции. А попросту, искал ген, который был ответственен за естественный отбор. Конечно, для всех живых существ он жизненно необходим — ведь зародышей всегда намного больше, чем сможет прокормить биосфера. И Селивестров этот ген нашел. Он назвал его «геном борьбы», или «геном зла»…

— Почему зла? — перебил командира настырный Ашот.

— Ну, брат, это мы в такие философские дебри заберемся… — протянул Поплавский.

— Не надо! — простонал Асташевский. — Только вот этого — не надо! Я думал, мы соберемся, составим план действий — ну, кому пушку наводить, кому снаряды подносить, а кому команду отдавать. А мы тут про добро и зло заговорили… Пойду, что ли, перекушу с горя.

Он встал с дивана, шумно зевнул, потянулся и направился на камбуз. Ашот выразительно пошевелил носом, но все же остался. А Марта и Корин рассказом Поплавского явно заинтересовались.

— Про «ген борьбы» я помню, — с оживлением произнесла Марта. — Еще в институте нам про это рассказывали — но факультативно, поскольку официально теория Селивестрова не была признана. Чужаков в генетике не любят… да и где их любят! Он проделал уйму экспериментов с зародышами многих простейших и сумел-таки выделить ген, при разрушении которого зародыши переставали проявлять прежнюю активность. И погибали на порядок чаще, чем прежде.

— Вот-вот, — кивнул Поплавский. — Такое, случись оно в большом масштабе, могло бы привести к быстрому вырождению и исчезновению вида. Селивестров считал, что из-за саморазрушения «гена борьбы» и вымерли в свое время динозавры, а не из-за похолодания или других причин. Собственно, не в динозаврах даже дело — на Земле бесследно исчезли миллионы видов животных, насекомых и птиц, и одним естественным отбором такое не объяснишь.

— А при чем здесь люди и при чем здесь зло? — спросил Корин.

— А при том, что борьба — это зачастую уничтожение, прямое или косвенное. Можно проглотить зазевавшегося собрата, а можно выхватить у него из-под носа последнего червячка. А такие вещи мы, люди, относим ко злу, не так ли?

— Это точно, — хохотнул Корин. — Если сейчас пойти на камбуз и слопать последний оставшийся в холодильнике кусок ветчины, то Слон не забудет такой обиды до конца дней своих. И преступник будет назван именами всех врагов человечества, отныне и вовеки веков.