Тени над Гудзоном

Герман хмурился, глядя в Агаду. Какая забавная идеологическая перестройка! У христиан — какая-то история про Иисуса Христа, который воскрес из мертвых. А у евреев какой-то абстрактный Бог, «Шулхан арух», полный диких законов, обещания Мессии, который приедет верхом на осле. Даже Пизанская башня стоит ровно по сравнению с этим кривым идеологическим построением. Но и недооценивать его тоже нельзя. Есть такие развалины, которые при попытке разобрать их силой падают и хоронят под собой тех, кто пытался их разобрать. Надо отрывать отдельно и аккуратно каждую доску, каждый кирпич. Есть даже такие моменты, когда необходимо временно подпереть отдельные части этих руин. Правило состоит в том, что нет никаких правил. Это и есть подлинный смысл диалектики. В этом смысле товарищ Сталин стоит выше всех остальных… Из всех опасностей, угрожающих революции, самая большая опасность — это окаменение мышления, стремление загнать бегущее время в рамки застывшего шаблона…

Глава тринадцатая

1

Станислав Лурье совсем не спал. Не помогало снотворное, которое дал ему врач. Он лежал в постели, а настольная лампа, стоявшая на ночном столике, горела. Выключать лампу Станислав Лурье боялся. После сеанса у профессора Шраги он стал бояться темноты. Он не мог поверить, что Соня явилась перед ним в ту ночь, но кто был этот образ, который вдруг вырос в темноте, обнял и поцеловал его, заговорил с ним по-польски? Чем больше он размышлял об этом, тем запутаннее становились его мысли. Это была Соня. Он узнал ее голос. Он узнал ее губы. Но как Соня могла ему явиться, если ее обратили в пепел? А если она явилась там, в доме дантистки, то почему она не появляется здесь, у него дома, хотя бы иногда? С другой стороны, он не хочет этого. Он боится. Боится, как только начинает думать об этом. Страх сжимает его сердце. Тогда он начинает повторять вслух: «Это жульничество! Это жульничество!..»

О, его нервы! Они так расшатаны. Он лежит ночью и вздрагивает от каждого шороха. Квартира полна шорохов. Мебель скрипит. Окна закрыты, но жалюзи качаются и шуршат. В ванной комнате свистят трубы. В радиаторе что-то или кто-то стучит и барабанит. Странные вещи происходят с ним, Станиславом Лурье. Он оставляет вещи, а они исчезают. Уже много недель он проводит свои дни в поисках. То у него пропадает авторучка, то очки, то шлепанцы, то шапка. Он гасит лампу, но позднее обнаруживает ее включенной, как будто какая-то невидимая рука нажала на выключатель. Он кладет книгу на стол, а когда потом хочет ее почитать, книги нет. А позднее он находит эту книгу под кроватью или даже под подушкой. Может быть, это дух Сони подает ему знаки? Или к нему заскочил какой-то злой дух?

Он звонит профессору Шраге, но тот не подходит к телефону. Он отправляется к нему сам и звонит ему в дверь. Однако профессор не открывает. Он позвонил миссис Кларк на работу. Однако она ответила ему решительно и сердито, что больше не желает устраивать для него сеансов. Соня предупредила ее, что это вредно для его сердца… Для таких вещей надо иметь сильное сердце…

Но как у него может быть сильное сердце, если он полностью разбит, потерпел поражение на всех фронтах? Уже тогда, когда он женился на Анне, он был физически и духовно разрушен. То, что она сбежала от него к Грейну, окончательно добило его. Борис Маковер все еще старался поддерживать его, но Станислав Лурье отказался от его помощи. Он задолжал квартирную плату за три месяца, и его могли вышвырнуть из квартиры со дня на день. В квартире валялись неоплаченные счета за телефон, электричество, газ. В марте и в апреле он даже не послал финансового отчета в налоговую службу. У него где-то лежали первые бумаги, которые он получил при въезде в Америку, но они тоже куда-то подевались. Что ему делать, если вдруг потребуется доказать, что он приехал в Америку в качестве иммигранта? Где-то, наверное, должны быть записи об этом, но в государственных службах тоже царит хаос. Его еще могут в один прекрасный день депортировать, и никто не узнает, куда он подевался. А в Польше его посадят в тюрьму…