Тени нашего прошлого. История семьи Милтон

– Она сказала все это с искренней радостью, словно изрекала непреложную истину, и я подумал: вот в чем проблема. Эта истина – ничего никогда не изменится – не включает меня. Джоан добрая душа, я это знаю. Но я не желаю слышать, что ничего не изменится.

Такой горечи в голосе Реджа Мосс никогда не слышал. Он погрузил оба весла в воду, наклонился, затем выпрямился и потянул весла на себя. Лодка рванула вперед. Мосс сделал еще один гребок.

– Конечно, изменится, – сказал Мосс. – Должно измениться. Это просто слова Джоан. А теперь она с Леном.

– Все там, – Редж махнул рукой в сторону амбара на холме, – безупречно вежливые. Искренние. Доброжелательные.

– И что?

– Они просто притворяются. Мы, – устало сказал он, – портим им праздник.

– Нет, – сказал Мосс.

– Нет? – Редж вглядывался в его лицо. – Посмотри мне в глаза и честно скажи: разве ты не гордишься, что я здесь?

– Горжусь? Конечно, горжусь. – Мосс был явно озадачен.

Редж опустил руку в воду и быстро отдернул. Она была ледяной.

– Я не хочу быть знаком отличия, который носят на лацкане. Я не хочу, чтобы меня воспринимали как вязание, как собаку, un chien de salon[34], как свидетельство решения всей расовой проблемы. Потому что, как мне кажется, они здесь так думают. На вечеринке. Можно спокойно относиться к чернокожему и даже принимать его у себя, и мы все стоим тут, с бокалом в руке, смотрим на закат, поем. Мы стояли тут, рядом. – Он покачал головой. – А я хочу быть внутри, я хочу быть равным.

– Ты здесь, – с жаром возразил Мосс. – Здесь. Ты…

«Суть, – хотел сказать он. – Ты больше, чем все это».

– Редж, – продолжил он, – сегодня я это видел, я видел, что ты был в центре всего, и я это записал. Я написал. Песню… песню обо всем этом, о чернокожем человеке как новой ноте, и…

– Послушай меня, Мосс. Мы здесь всегда были в центре. Всегда. Просто ты только что решил обратить на это внимание.

Мосс покачал головой:

– Но…

– И я не колокол. Я человек.

Мосс рассмеялся, но его смех напоминал стон.

– Да знаю я, черт возьми.

– Ты не можешь игнорировать свою историю. Вот что я тебе объясняю. И история повторяется, вновь и вновь. Эти люди, – Редж указал на остров, – твои родители… независимо от того, что они делали или не делали в своей жизни… все это сидит в тебе. Что бы ты ни говорил или делал…

Мосс снова покачал головой:

– Послушай меня, Редж. Но ты же со мной, здесь. Мы можем сделать это реальностью, можем показать людям, что перемены грядут, что это возможно…

– Перемены? – повторил Редж.

Он удивлялся своей ярости. Все, что он держал в себе, все невысказанное теперь обрушилось на человека, сидевшего перед ним в шлюпке.

– Думаешь, можно что-то изменить, ничего не меняя? Думаешь, можно открыть дверь, оставив комнаты за ней точно такими же, как прежде? Входите, входите, пожалуйста, – но только ничего не трогайте и никуда не садитесь. Смотрите, куда ступаете. Это не перемены, приятель, – это званый ужин. Гости приходят, а потом расходятся по домам.

Редж смотрел Моссу в лицо и вдруг почувствовал, что очень устал, что у него закончились силы. Он устал быть человеком в центре, который бьет в гонг. Он хотел… такой малости. Он хотел, чтобы Джоан выбрала Лена. Хотел плыть в этой лодке, хотел рука об руку с Моссом войти в ту дверь, которую Мосс воображал открытой. Он хотел – неужели это слишком много? – истории со счастливым концом.

– Хочешь знать, что сказала мне другая твоя сестра?

Мосс покачал головой.

– За еврея не выходят замуж, сказала она мне. Перемены настанут, когда твоя сестра выйдет за Лена, а твоя мать будет веселиться на их свадьбе. Перемены настанут, когда черные и белые мальчишки будут вместе ходить в школу, в одну школу, а два года спустя все мальчишки получат достойную работу – вместо того, чтобы черные мальчишки мыли туалеты девчонок и мальчишек, с которыми учились в старших классах…

– Именно это мы и должны сказать людям.

– Людям? Каким людям? Черные уже все знают, Мосс. Осознать должны белые. И немного найдется таких, кто указывает на это и говорит: «Смотрите. Смотрите на все, что нас разделяет». Тех, кто открыто говорил об этом. Кто признает вражду и спрашивает: «И что дальше?»

Мосс слушал его с болью в сердце.

– Но когда ты так говоришь… белые – это, черные – то… ты разделяешь, ты привлекаешь внимание, делаешь хуже.

– Хуже, – медленно произнес Редж, – стало еще до меня. Америка началась с того рукопожатия в Филадельфии в 1776-м. Одна простая сделка. Мы позволяем вам сражаться с англичанами, и мы дадим вам рабов. Вот что было на дне стакана. Одни хотят помнить, другие хотят забыть, но невозможно отхлебнуть лишь то, что сверху.

– Но…

– Черные не могут забыть того, что на дне, мы этого никогда не забудем. Но если наша страна просто скажет… скажет, просто скажет… да, все это есть… и тогда мы сможем наполнить стакан. Тогда мы сможем начать… песню.

Лицо Мосса исказила гримаса боли.