Тени незабытых предков

Москва! Москва! Как много в этом слове!.. Почему в Ереване со мной не было брата Бори? Не ведаю. Думаю, по младости лет пятилетка все еще был пришпилен к маминому подолу в Москве и ходил за родителями хвостиком. Это потом он «разгуляется» и будет уже моим постоянным хвостиком в любых путешествиях и походах, даже на свидания станет сопровождать. А пока домой, в столицу нашей родины, меня отправили за ручку с моим двоюродным братом, сыном Офелии, который о ту пору прекрасную был уже полноценным взрослым московским студентом. Я же, мелочь непочтительная, еще не подозревала, что обращаться к нему следует не иначе как с придыханием: «Фадей Сергеевич!» Короче, хамски именовала дорогого кузена просто Фадиком, в аэропортовском терминале ныла, приставала, надоедала и всячески изводила капризами и просьбами.

Фадей Сергеевич терпел, снисходил, потакал… А лететь домой в Москву мы должны были на самолете Ил-18! О, до сих пор помню тот восхитительно тошнотворный запах, который окутывал тебя сразу, едва ты переступал порог этого, с позволения сказать, воздушного судна и чуда тогдашней современной техники. И тут, что называется, Остапа, то есть меня, понесло… Вернее, затошнило! Едва братик запихнул меня в кресло и принудительно приковал ремнем, мой рвотный рефлекс, всегда готовый к действию, дал свою четкую команду: «Фас!» Фадик, предупрежденный и, тоже, знаете ли, не лыком шитый, пришел в ярость и дал контркоманду: «Пой!!!» Меня просить дважды надобности не было. Вышколенная частыми выступлениями, я открыла рот и заголосила: «Надо мною пролетала стая журавлей. / Над просторами любимой родины моей. / Пусть летят они, курлыча, / В (какой-то – не помню) вышине. / Пусть расскажут в дальних странах о моей стране…»

Едва песня заканчивалась, Фадик чеканил: «Пой!..», и я снова пела, и снова пела, и снова… Репертуар был немаленький. Здесь следует сделать отступление и сказать, что Фадик сам тоже обожал петь. И голос у него тоже был о-го-го какой – иерихонские трубы отдыхали и в смущении прятались в подпол. Но в отличие от меня, он исполнял на ура две музыкальные фразы и на том останавливался. На бис всегда повторял их же. Как бы то ни было, мы благополучно долетели и приземлились в московском аэропорту Внуково. Вышли на споро подкативший трап. Автобус для пассажиров тоже уже поджидал в нетерпении.

Брат улыбнулся, распрямился на трапе, потянулся, довольный, похвалил меня: «Молодец! Теперь молчи!» Я, послушная, закрыла рот.

В автобусе, как только он тронулся, я рот открыла и… окатила дорогого брата потоком рвотных масс, терпеливо дожидавшихся в моем желудке времени своего триумфа. Нас встречали мои папа и мама. Фадик брезгливо, как котенка, взял меня за шкирку, передал маме и почти ласково прогнусавил: «Она всю дорогу пела, а потом… испортила мои лучшие брюки. Как не убил, не знаю! Больше не просите, не повезу». Наивный! Ну, куда бы он делся.

Прошли годы. Мы все подросли. И вот уже наша любимая сестричка Аревик, младшая дочь Офелии, собралась замуж. Свадьба была в Тбилиси. Туда я, первокурсница, отправилась на поезде, но, конечно же, в компании и под опекой дорогого Фадея Сергеевича, нашей общей с ним тети-кузины Карик и Гоарик – подруги Аревик.

Что мы делали в купе? Вы еще не догадались? Правильно! Всю дорогу мы пели! Я – свои песни. Фадик – свои фразы: «Не улетай ты, мой голубчик!..» И – «Horovel… Horovel…» В тот вечер он был особенно в ударе и даже исполнил их несколько раз на бис для молоденькой, романтично настроенной проводницы, примчавшейся к нам в купе на звуки музыки, мужского чарующего баритона и туманных обещаний: «Не улетай ты, мой голубчик!..»

Тибетский маг тебе товарищ

По Тибету ходят кони,

Пошатываясь от высоты,
Будда на большой иконе
Дхармой утоляет рты.

Из осколков геопоэзии

После окончания Ереванского университета я вернулась от бабушки домой, в Москву. Папа все еще работал в Бонне собкором «Известий», мама была с ним. А мы стали жить в нашей квартире на улице Правды с Борей и моим новоиспеченным мужем Ашотом.

Борис и наш другой кузен – закадычный друг Бориса, Гарегин Тосунян, – учились в МГУ, на разных факультетах и в разных зданиях, Боря – в центре Москвы, на Моховой, Гарик – на Воробьевых горах. По-прежнему дружили, часто виделись и, конечно же, едва выдавалась подходящая минутка, спокойный молчун Боря и кипучий златоуст Гарик принимались с прежним азартом куролесить.

Однажды Гарик, случайно отвлекшись от общения с любимым братом, обратил внимание на сестру и, заметив мой осовевший взор, обеспокоенно спросил:

– Что-то происходит?

– Голова болит…

– А-а-а! – успокоился братец. – Прими анальгин…

Поскольку голова продолжала болеть и назавтра, и послезавтра, и спустя месяц – с утра до вечера, – Гарик, утратив терпение, взял управление ситуацией в свои руки.

– Завтра за тобой заеду, будем лечиться.