Тени прошлого. Воспоминания

Но это-то и давало ему популярность. В нем почувствовали человека неправительственной среды, не ее духа, человека, способного произвести какую-то перемену режима самой конституцией 1875 года, какой-то переворот. Буланже восхищались, устраивали ему овации, толковали о нем всюду. И чем сильнее разрастались эти манифестации при полном равнодушии к другим министрам или даже при ненависти к ним народа, тем враждебнее к Буланже становилось правительство. Буланже силой обстоятельств обособлялся в какую-то внеправительственную силу. Этим, конечно, воспользовались антиправительственные силы, и Буланже начали подбивать на совершение переворота. Для него самого становилось ясно, что перед ним развертываются два пути: или он совершит переворот, устранив существующих владык Франции, или его самого затрут, устранят, выбросят из широкой деятельности.

Буланже колебался и ни в какую сторону не поворачивал решительно. Он был человек весьма средний. Политических идеалов не имел. Большого личного честолюбия у него тоже не было. Зачем производить переворот, что делать с этим переворотом — он не знал. С другой стороны, он пугался такого риска. Храбрый на войне, он не имел гражданского мужества ни на великое дело, ни на преступную авантюру, колебался и шел по воле стихии, хотя не отстранял лиц, убеждавших его захватить диктатуру при помощи армии, вступил в сношения с Орлеанами, помогал и сочинению «легенды Буланже». Он стал ездить на вороном коне, объявил своим любимым цветком красную гвоздику. Вороной конь и красная гвоздика стали его эмблемой. Ленточки цвета красной гвоздики миллионами украшали и дамские шляпки, и бутоньерки, и все, что только можно перевязывать ленточками. Об этой гвоздике сочинили даже целую романтическую историю, связанную с какой-то девушкой, влюбленной будто бы в Буланже, тогда еше молодого офицера: французы очень любят такие сентиментальности. Портреты Буланже распространяли, вероятно, тоже миллионами. Разные листочки и стишки воспевали его военный гений и за неимением прошлых подвигов — будущее торжество его над Германией. Эти песенки сочинял известный кафешантанный композитор Полюс, и они по кафешантанам же и распевались в Париже; если чья-нибудь слава дошла до кафешантанов — это признак великой популярности.

И хотя Буланже не предпринимал ничего зловредного, кроме иногда парадирования на улицах в ландо, запряженном вороными конями, разукрашенными пунцовыми лентами (красная гвоздика), последний кабинет президентства Греви (Рувье) решил не затягивать опасности: он не пригласил Буланже в свой состав. «Le brave général» утратил министерский портфель.

Это был решительный момент. Приверженцы Буланже настоятельно убеждали его ответить на отставку разгоном палаты и провозглашением Своей диктатуры. Шансы на успех по-видимому были: правительство Греви, через семь месяцев скандально павшее, не пользовалось ни искрой уважения и любви — популярность Буланже стояла в своем зените. Военные советовали ему объявить диктатуру. Париж кричал «Vive Boulanger!», и толпы народа производили манифестации в честь его. Но Буланже не решался.

Помню характеристический вид Парижа в день, когда Военное собрание на avenue de 1’Орега дало в честь отставленного министра торжественный обед. Там Буланже превозносили до небес, говорились зажигательные речи. По улицам всюду толпы народа с криками «Vive Boulanger!». Клемансо выхолил лично посмотреть физиономию города и вынес самые печальные впечатления. Правительство приняло особые меры для охраны порядка и — чего я не видел даже в очень опасные минуты — расставило по улицам эшелоны войск. Но плохая бы была от них поддержка, думалось мне. На одной улице я видел сильный отряд конной республиканской гвардии среди множества манифестировавшей публики: ничего не может быть дружественнее отношений, установившихся здесь между гвардейцами и толпой.

Весьма вероятно, что быстрый и решительный удар в этот момент сделал бы Буланже диктатором. Но у него не хватило смелости. Он покорно удалился из Военного министерства и затем отправился на назначенное ему место службы — в захолустную Овернь, в Клер-мон. Это сильно подорвало его популярность: колебания и недостаток смелости не прощают герою.

А между тем он не только не отказался от политической роли, а, напротив, тут-то и вступил на путь заговорщика, начал условливаться о восстановлении на престол Орлеанского принца, выговаривать себе командование армией после переворота и т. д. Все это было очень неумно. Вопрос не в том, как совершить переворот, это легко или возможно популярному военному министру, но, выпустив из рук военную силу — какими же путями ниспровергнуть правительство?

Конечно, Франция не сразу покинула своего «le brave général», свою мечту о герое. Агитация в его пользу шла усиленно при помощи огромных средств, отпускаемых на это герцогиней д’Иссез. По улицам там и сям бродили нанятые толпы, которые орали песни, прославлявшие Буланже…