Тени прошлого. Воспоминания

Продавцы этих песен, точнее, раздаватели их публике на улицах всегда распевали их сами, научая таким образом и мотиву песенки. Их рассылали по всей Франции. Основана была газета специально буланжистская. Образовался особый Комитет национального протеста в защиту Буланже. Повсюду шли манифестации в его пользу. Правительство подвергло Буланже трехдневному аресту, придравшись к пустякам, но этот укол булавки только усилил манифестации, и правительство решилось нанести решительный удар: в марте 1888 года Буланже был исключен из службы. Это отрывало его от последнего корпуса, которым он еще командовал, но развязывало руки и окончательно толкало на путь политиканства.

У Буланже и его единомышленников выработан был такой план действий. Генерал являлся кандидатом на все освобождающиеся места в палате депутатов и в случае успеха приобретал вид как бы всенародного избранника. Делаясь депутатом, он пользуется этим только для обличения правительства и требования пересмотра конституции. Программа Буланже сводилась, таким образом, к единственному пункту: пересмотру конституции, в сущности, легальному. Это, вероятно, и успокаивало генерала: он не являлся ни бунтовщиком, ни узурпатором, по крайней мере в данный момент. Однако ясно было, что если бы выборы в трех десятках округов дали Буланже вид некоторого всенародного избранника, а палата депутатов все-таки не исполнила бы его требования — то совершенно неизбежным становились какие-то насильственные действия. Робкого генерала, вероятно, успокаивала мысль, что это будет еще не скоро. Удивительно лишь то, как он не понимал, что правительство не может допустить такой продолжительной агитации, в корне расшатывающей установленный политический строй. Вначале план ревизионистов исполнялся очень удачно. Неостывшая популярность Буланже и огромные суммы, отпускаемые герцогиней д’Иссез на выборную агитацию, привели к тому, что генерал был избираем всюду, где ставил свою кандидатуру, то есть, сколько помнится, в шести департаментах. В качестве депутата он явился в палату, и я присутствовал на бурно-шумном и скандальном заседании, где он сделал свое заявление.

Речь генерала была превосходна. Она составлена не им самим, а, помнится, его единомышленником и товарищем Диллоном. Но речь эту я прочел лишь в газетах, так как в зале заседаний нельзя было расслышать ни слова, а общий ее план передал нам один осведомленный репортер еще до открытия заседания.

Palais Bourbon представлял вид чрезвычайный. Все ложи всех ярусов набиты до предела. В ложах журналистов такая же теснота. Палата в сборе до последнего человека. Вот наступает торжественный момент. Генерал Буланже восходит на трибуну.

Здесь, в гражданской обстановке и костюме, он совершенно не имеет величественного вида, как бывало в строю. Даже как будто сутуловат. А впрочем, крупная фигура его хорошо выдается, и держит он себя непринужденно. Появление его встречается палатой шумными, негодующими криками. Собственно говоря, правые скамьи и центр просто молчат, но все левые группы орут во всю глотку. Буланже с тетрадкой в руках стоит, посматривает туда-сюда и ждет, когда смолкнет этот рев. Наконец смолкают, и он начинает читать речь. Французы народ красноречивый, речь должно произносить устно, даже с видом экспромта. Конечно, можно иметь заметки, справки, которые приходится взглянуть на листке, но речь — всегда устная. Буланже, в полное отличие от парламентского красноречия, начал читать свою тетрадку, даже без особенной выразительности. Впрочем, не успел он прочесть и нескольких строк, как рев возобновился, и мало того, что рев, — депутаты стучали ногами, колотили из всей силы линейками в пюпитры, по всей палате стоял грохот, смешанный с какими-то нечленораздельными криками… Буланже остановился, подождал, пока стихли, стал снова читать, но с первого же его слова возобновляется дикий шум. Так повторялось раз пять.

Наконец Буланже махнул рукой и стал читать свою тетрадку видимо, даже тихим голосом и спешно, а депутаты, то есть, повторяю, левая́ половина амфитеатра, продолжали орать, топотать, лупить чем попало в пюпитры. Это продолжалось все время, пока Буланже читал. Зрелище, нужно сознаться, получилось отвратительное. Левые группы своим кабацким скандалом хотели выразить, что они не желают слушать Буланже, который, однако, был депутат и не только имел право, но и обязан был говорить. В публике все симпатии были очевидно на его стороне, и из лож кричали на левых депутатов: «Сборище негодяев!» и тому подобные ругательства. Но разумеется, и эти крики могли слышать лишь ближайшие соседи.

Наконец Буланже кончил и передал тетрадку секретарю, а сам удалился из палаты. Депутаты тоже стихли. Публика начала расходиться. В Palais Bourbon больше нечего было делать.