Тени Солнца

— Ты помрачнел, — весело заявила Шермэйн. — Ты опять как Бонапарт. А когда ты мрачный, у тебя нос становится большим и свирепым. Такой нос не подходит к твоему лицу. Наверное, когда заканчивали тебя творить, у них оставался всего один нос в запасе. «Слишком большой, — сказали они, — но последний. К тому же улыбка скрасит лицо». Вот тебе такой нос и достался.

— Ты знаешь, что невежливо смеяться над чужими слабостями? — Брюс уныло потер нос.

— Твой нос — все, что угодно, но только не слабость.

Она рассмеялась и придвинулась к нему поближе.

— Ты со своим идеальным носиком можешь нападать на мой, а крыть мне нечем.

— Не доверяйте мужчине, который легко говорит комплименты, потому что он наверняка говорит их каждой девушке. — Она придвинулась еще ближе, и теперь они почти касались друг друга. — Вы зря расходуете свои таланты, mon capitaine. Я неуязвима для ваших чар.

— Сейчас я остановлю машину и…

— Не сможете. — Шермэйн мотнула головой на двух солдат, сидевших на заднем сиденье. — Что они про вас подумают, Бонапарт? Это не лучшим образом скажется на дисциплине.

— Плевать на дисциплину! Через минуту остановлю машину и сначала отшлепаю тебя, а потом поцелую!

— Первая угроза меня не пугает, но в свете второй я, так и быть, оставлю твой бедный нос в покое.

Она слегка отодвинулась, и Брюс посмотрел на нее в упор. Под его прямым взглядом она смутилась и покраснела.

— Ничего себе! Ты знаешь, что невоспитанно вот так пялиться?

«Ну все, я опять влюбился, — подумал Брюс. — Хотя всего третий раз — каждые десять лет по разу. Пугает то, что придет боль — утонченная боль любви и мука потери».

Любовь, это обманчивое чувство, начинается где-то в пояснице. Как это знакомо, думаешь ты. Круглая задница, пара упругих грудей — и ты готов. Ведь это даже не рана, а так — ссадина. Если чешется, можно почесать. Немного бальзама — и все пройдет. Вот только оно не исчезает, а расходится ввысь и вширь, наполняя всего тебя, саднит и воспаляется все больше и больше. В животе горячо, в сердце трепет. Теперь опасно — ты уже неизлечим, никакой бальзам не поможет. На последней стадии чувство атакует мозг. Там уже не больно, а это самый плохой признак. Все ощущения обострены, глаза видят лучше, кровь бежит быстрее, вся еда вкусна, рот хочет кричать, а ноги — нестись вперед. Затем наступает эйфория: ты самый умный, самый сильный, самый мужественный мужчина во всей вселенной, десяти футов роста без ботинок.

«Кстати, а какого ты роста сейчас, Керри? — задумался Брюс и чуть не рассмеялся. — Наверное, настоящий великан: девять футов шесть дюймов, и вешу двадцать стоунов».

А как все заканчивается? Словами. Холодными словами. Слова убивают все. Они сжигают изнутри, обугливая и пожирая, оставляя после себя лишь дымящиеся развалины несбывшихся желаний и безумных поступков. Все заканчивается эгоизмом и безразличием. И словами. Всегда только словами. В конце приходят боль и уныние, и навсегда остаются шрамы. Или все заканчивается без суеты и ярости, осыпаясь и развеиваясь, как пыль на ветру. Остается лишь боль утраты.

«Я все это знаю слишком хорошо. Я уже два раза любил, и сейчас люблю снова. Может быть, хоть на этот раз такого не случится. Может быть, в этот раз все будет дольше. Конечно, ничто не вечно, даже жизнь. Может быть, на этот раз я это пойму и, если буду относиться трепетно, оно продлится всю жизнь».

— Мы уже почти у моста, — сказала Шермэйн, и Брюс вздрогнул. Мили незаметно умчались, лес по сторонам дороги стал гуще и темнее, а ближе к реке — насыщенно-зеленым.

Брюс поехал медленнее, и лес обступил их с двух сторон, образовав темно-зеленый туннель. Еще один поворот — и они выехали на открытую местность, где шоссе сходилось с железной дорогой и бежало бок о бок с полотном к массивному деревянному мосту.

Брюс остановил «форд», выключил двигатель. Вместе с Шермэйн они рассматривали стену джунглей на противоположном берегу реки, заплетенном лианами, почти касающимися зеленой воды. Из берегов напротив друг друга торчали обугленные обрубки моста, словно руки разлученных возлюбленных, а в широкой пропасти между ними вниз по течению вился дым.

— Моста нет, — сказала Шермэйн. — Его сожгли.

— О Боже, — простонал Брюс. — Только этого не хватало!

Невероятным усилием он перевел взгляд от черных останков моста на непроходимые джунгли, тихие и зловещие, обступившие их со всех сторон, всего в ста футах от «форда».

Шермэйн потянулась к ручке дверцы.

— Не выходить из машины! — рявкнул Брюс. — Подними стекло, живо! Они там выжидают. — Он указал на густой лес.

Позади них из зеленого туннеля выехал первый грузовик. Брюс выскочил из машины и побежал навстречу.

— Не выходить, оставайтесь в кабинах! — закричал он и побежал вдоль колонны, повторяя приказ. Добравшись до грузовика, где сидел Раффи, он вскочил на подножку и скользнул внутрь, захлопнув за собой дверцу.

— Мост сожгли.

— А что с ребятами, которых мы здесь оставили?

— Еще не знаю, но скоро выясним. Езжай вдоль колонны, я хочу со всеми переговорить.