Тени таятся во мраке

Спасибо, Вадик. Удружил ты нам, скот крупнорогатый, парнокопытный. По полной программе. И главное вовремя. Но с тобой — потом. Сейчас надо выкручиваться. Только бы вы оба чего-нить не ляпнули. И за студента меньше опасений, чем за Петровича. Этот упертый правдоруб завсегда может выдать начальству по первое число, не подумав о неизбежных последствиях…

Боже, с кем я связался!? Один — трепло. Другой — отморозок. Дали бы мне, засранцы, еще хоть месяцочка три спокойно поработать, все и без нас покатилось бы по наклонной плоскости в верном направлении. Так — нет! Надо было в дерьмо по уши залезть…»

— Итак, господа, наконец-то мы все в сборе и можем поговорить никуда не торопясь. Вполне откровенно, я надеюсь, — сделав ощутимый акцент на последнем слове, Николай задумчиво полуприкрыл глаза, нарочито неторопливо раскуривая вставленную в длинный мундштук папироску, — Мне хотелось собрать вас всех вместе еще в самые первые дни по окончании военных действий. Но если человек предполагает, то Господь, как известно, располагает. Все время вмешивались разные иные резоны. То мой спонтанный вояж в Порт-Артур и Владивосток, то неотложные дела у Василия Александровича за границей, то срочное сопровождение заболевшего кайзера в Варшаву, а затем ежедневные поездки Михаила Лаврентьевича к сыну Юсуповых в течение почти двух недель.

Но там, где не нашлось четырех месяцев, может хватить нескольких часов. Полагаю, на то была Божья воля, чтобы наша встреча состоялась именно сегодня, и именно после того, как нынче утром я был до глубины души потрясен рассказом моей сестры.

Вы, конечно, понимаете, о чем речь, и успели обсудить сложившуюся ситуацию, не так ли? Что Вы можете сказать нам по этому поводу, любезный Всеволод Федорович?

— Я?.. — удивленно протянул Петрович, — То же, что и раньше, Ваше величество. Мне не было, нет, и не будет дела до Ваших семейных дрязг. Говорят, в сферах конкурируют за возможность «влиять» на Вашу особу посредством родни, но меня это совершенно не касается. Без надобности. Вы мне дали право прямого тайного доклада без соизволения на это Генерал-адмирала и министра, все флотские проблемы мы обсуждаем всегда честно и по-деловому. Так что, как ТАМ я ничего конкретного не знал о Ваших делах с ближними, так и здесь мне это без интереса. От слова совсем. Прошу простить за резкость.

— И Ваши друзья ничего Вам не рассказывали на эту тему?

— Абсолютно ничего. Да и повода для этого не было.

— Ясно. Спасибо за прямоту, граф. Кажется, я начаю понимать, почему Вы регулярно уклоняетесь от официальных мероприятий. Дело не только в Вашей занятости, так ведь?

— Ну, какой же из меня царедворец, Государь? Все эти этикеты-балы-банкеты! Сами посудите. Потом, момент сейчас действительно самый ответственнейший. Закон о флоте. Программа, которую Его высочество пытается, Вы уж извините меня, угробить на корню. Превратить в доходное мероприятие для его любимых френцужено… парижан. Да еще и немцы. С одной стороны, сильно себе на уме и чванливы, как раздутые индюки, с другой, словно трусливые, трескучие сороки. И упертые педанты, девять из десяти.

Плюс страшенная нехватка у нас на верфях разворотистых управленцев. Особенно в верхнем звене. Хвала Господу, хоть Ксаверий Ксаверьевич один за семерых старается. Что бы я без него, Менделеева и Крылова делал? Ума не приложу. Сам по двенадцать часов в Адмиралтействе, на заводах, в чертежных. Людей вокруг практически загнал. А если еще «мероприятия», никаких сил человеческих не хватит! — Петрович в сердцах рубанул по воздуху ребром ладони, — Про то же, какие резоны были у Вадима и Василия не говорить Вам про разные гадости, не сомневаюсь, они сами все расскажут. Но в одном определенно уверен: камня за пазухой в Вашем отношении никто из нас не носит. Да Вы и сами в этом могли убедиться за прошедшее время.

— Так то оно так… Ну, а Вы, любезный Михаил Лаврентьевич, что Вы Нам скажете?

— Он скажет, Ваше величество, что это я строжайше, категорически запретил сопляку этому несчастному разглашать кому бы то ни было данную информацию. И, с учетом всех обстоятельств, Великой княгине Ольге Александровне — в первую очередь.

— Мой вопрос назначен не Вам, любезный Василий Александрович. И будьте добры, поаккуратнее в выражениях, — в тихом голосе Николая послышались стальные нотки, — Ну-с, Михаил Лаврентьевич, Мы слушаем. Не заставляйте Нас ждать, пожалуйста…

— Ваше величество… Я… я… — со страшным трудом разлепив неповинующиеся губы, выдавил из себя начало «последнего слова перед оглашением приговора» Вадик, — Все так. Василий Александрович велел мне молчать. Я понимаю почему. С безупречной логикой офицера спецслужб не поспоришь. Он прав со всех сторон. Но только…

Но у меня не хватило сил видеть, как Оленька носит в себе эту беду! Я должен был дать ей хоть какую-то надежду, тем более, что Вы… Вы способны и понимать, и прощать. Из нашей истории это было ясно. А я… я так боюсь ее потерять…