Тени в холодных ивах

– Мне нравится даже ваш дом, ваш подъезд, ваши окна… Я даже подоконники готова целовать, окна, паркет, по которому вы ходите, и я ничего, ну просто ничего не могу с собой поделать. Я люблю вас, Михаил Львович, и любовь моя, признаю, какая-то странная и страшная. Может, любовь – болезнь, но одной мне никак не справиться. Помогите, прошу вас!

От нее в тот вечер пахло крепко сладкими духами и промокшим пальто, то есть влажной шерстью. И ему показалось, что в учительской, помимо них двоих, застрявших в этот поздний час в школе, спрятался пока еще невидимый, но довольно крупный и мокрый зверь с густой шерстью и характерными для животного запахами. Да, в такие опасные минуты ее откровений и признаний, когда разум оставлял ее и она вообще не понимала, что творит, Фионова напоминала ему животное. В его присутствии она из высокомерной и злобной твари, держащей в напряжении весь преподавательский состав школы, превращалась в беспринципное существо, единственной целью которого было добиться внимания скромного биолога Мезенцева. Ее словно заколдовывали всякий раз тогда, когда они оставались вдвоем в помещении. Она старалась схватить его за руку, цеплялась за рукав его пиджака, касалась ладонью его волос, она так сильно его, видать, желала, что порой издавала тихий и какой-то гортанный, булькающий стон или даже рык.

Не будь она той самой Мариной Дмитриевной Фионовой, местной знаменитостью, тем самым оборотнем, которого все, кто сталкивался с ней в школе, знали, Михаил пожалел бы ее, может, даже и пригласил ее в кафе и угостил вином, поговорил бы с ней как с человеком. Но это была Фионова, настоящая змея, смертоносная, жалящая всех, кто ее раздражал, кто превосходил ее в чем-то, а потому он с ней и не церемонился. Значительно позже этих ее признаний он услышит от Полины, что Фионова позволяла себе в отношении ее, как издевалась над ней, троллила ее на каждом шагу, оскорбляла, поддевала, не зная того, что Полина хоть и нежная и беззащитная на вид, хрупкая и воздушная, но характером сильная. Это на похоронах (а соберется вся школа, чтобы проводить Полину Никитичну Марееву) все заговорят в один голос, что бедная Полина выбросилась из окна потому, что ее довела до самоубийства Фионова, злобная тварь. Говорили даже, что против Фионовой было заведено в полиции дело. И только Михаил знал правду.

– Миша, я вчера не выдержала и сказала ей примерно так: «Вы, Марина Дмитриевна, похожи на лошадь, а еще вы злая, и вас никто не любит и никогда не полюбит». Как ты думаешь, я убила ее этими словами?

Она, Поля, еще и переживала о том, что сказала! Она жалела ее!

Нет. Ни один человек на свете не мог бы довести Полину, эту цельную и сильную натуру, до самоубийства. Ее убили, это он знал точно. И никакие окна в марте она не мыла, это вообще бред. Да и окна с какой стати ей открывать в такой холод?

Да, экспертам было трудно определить, какие раны появились на ее теле от падения, а какие были нанесены еще при жизни. Но ее точно избили, а потом выбросили из окна. Или, может, даже и не избили, а просто ударили чем-то тяжелым по голове, и она упала без сознания, после чего ее затащили на подоконник, открыли окно и столкнули. И человек этот был хорошо ей знаком, иначе она ни за что не открыла бы ему дверь. А дверь в ее квартиру была не заперта. Значит, кто-то пришел и сделал это черное дело.

После похорон Мезенцев чувствовал себя больным и слабым. Он едва переставлял ноги, ходил по опустевшей и помертвевшей квартире в «обломовском» халате, много пил и спал. Сон и алкоголь были его спасением. Иногда ему казалось, что Поля дома, что она звенит посудой на кухне, готовит ужин. Его фантазия так часто подличала, когда он вдруг начинал ощущать запах готовящейся пищи, жареного мяса к примеру. Он смотрел на дверной проем и ждал, что вот сейчас увидит ее, в домашних широких штанах и любимой им красной майке, и скажет:

– Все готово! Пойдем!

Немыслимо, как было больно, когда так никто и не появлялся. Он силился нарисовать в своем воображении эту картинку, этот живой и яркий портрет молодой женщины, но тот, рождаясь в клубах памяти, вдруг начинал моментально таять, пока не исчезал совсем.

Мезенцев научился плакать. И когда ему становилось уж совсем нестерпимо, сразу же охватывал стыд при мысли, что он оплакивает не Полину, а себя, одинокого, брошенного и несчастного.

И в какой-то момент он решил действовать. Нашел частного детектива и задал ему задачку…

– Мезенцев, на выход!

Он очнулся. Открыл глаза. Он же в камере.

Он уже шел по коридору под конвоем, как вдруг его развернули обратно в камеру. Что за чертовщина?! Что еще случилось? Не иначе как следователя куда-то срочно вызвали.

Он вернулся на свое место. Мысленно отгородясь от сокамерников (все сплошь приличные на вид люди, которые постоянно доказывают друг другу, что невиновны ни по какой статье), он лег и закрыл глаза.

Вспомнил лицо частного детектива, бывшего следователя. Неразговорчивого и толкового. Если бы не он, кто знает, как бы все сложилось. И какие бы чувства сам Мезенцев испытывал сейчас…

26