Тени в лабиринте

— Почему заинтересовал, ты знаешь и сам. А вот угрозыск тебе не импонирует. Угадал? Я не Шерлок Холмс, но ход своих мыслей могу пояснить. Вызывают, скажем, тебя по повестке. Ты являешься точно в назначенное время, но вынужден с полчаса прождать в коридоре, пока тобой поинтересуются. Потом ты заходишь в кабинет и следователь сухо предлагает присаживаться. После чего, оторвавшись от неотложных бумаг, он впивается в тебя из-под очков не сулящим ничего хорошего гипнотическим взглядом и казенным голосом говорит: «А теперь рассказывай все, не стесняйся. Твой дружок у нас на заметке и далеко не уйдет, так что нет смысла мутить воду». Следователь пытается взять тебя в оборот, говорит про убийство так, будто этот вопрос для него — открытая книга, а тебе пора примерять наручники.

— Вы преувеличиваете, — резко возразил Серов. — Я не имею никаких претензий к вашему следователю. Говорил он со мной нормально, на понт — не брал, но добавить к сказанному в милиции мне нечего.

— Возможно, и так, хотя не будем забывать, что ты озлоблен на правоохранительные органы. Я ознакомился с твоим делом и мне показалось, что твое правонарушение не совсем обычное, да и сам ты не обычный правонарушитель. Ты остро реагируешь на несправедливость. Вот есть, к слову, совершенно незнакомый тебе человек, полный сил и энергии. И его ни с того, ни с сего убивает шаровая молния — объект непонятный и непредсказуемый. Ты спас бы этого человека, если бы это было в твоих силах?

— Как?

— В смысле — каким образом? Это неважно.

— Нет — какой ценой? — уточнил Серов.

— Не подвергая себя чрезмерной опасности. Просто нужно решиться.

— Ну, знаете, это неинтересно. Проза жизни.

— И это тоже проза жизни? — Голиков извлек из нагрудного кармана несколько фотографий Моисеева и показал Дмитрию. — Да не бледней ты так, тебе никто не собирается «шить» дело.

— Чего вы от меня хотите? — затравленно спросил Серов, делая ударение на собственной персоне. — Этого, — он кивнул на снимки, — уже не спасти. И шаровая молния здесь ни при чем.

— Дима, не забывай, пистолет находится в руках преступника, — майор незаметно перевел разговор на интересующую его тему. — Скажи, разве ты чисто по-человечески абсолютно равнодушен к тому, что в любую минуту кто-то может превратиться в мишень?

— Ах, чисто по-человечески! А по-человечески, когда тебя постоянно втаптывают в грязь? — У Дмитрия невольно вырвалось это полупризнание, но, подспудно почувствовав доверие к своему собеседнику с чуть грустной улыбкой и усталыми умными глазами, насквозь, как на рентгене, проникающими в самые дальние закоулки души, он уже не мог остановиться. — Когда знаешь, что дорога в институт заказана и есть отличный выбор между временной работой по погрузке-выгрузке вагонов в ночную смену и подметанию дворов. Есть, правда, еще завод. Только подойдет иной раз кто-нибудь из начальства, когда вкалываешь, да посмотрит на тебя эдаким прищуренным взглядом: что, мол, уркаган, ничего больше не натворил? И хочется ответить, как в книжках не пишут, да нельзя. Потому что выгонят, а деваться некуда.

Голиков молчал. Он решил дать Серову выговориться, принципиально не желая ловить его на слове. Реакция Дмитрия на последний вопрос утвердила майора в мысли, что если еще не «горячо», то уже, во всяком случае, «теплее».

Через сквер пробежала, подбрасывая задние лапы, светло-пегая русская борзая, звонко пролаяла на сидящих на скамейке и, сочтя свою миссию выполненной, потрусила обратно к хозяйке — девушке лет семнадцати в ярко-синем спортивном костюме.

— Самое противное, — продолжал Серов, — никто тебя не выслушает, твое мнение всем до лампочки. Да что я распинаюсь тут перед вами…

— Да-а, — неопределенно протянул Голиков, — не выслушают, не похвалят, не погладят… Тебе не стыдно? Ведь это все сплошная рутина! Нужно иметь перед собой четко поставленную задачу, цель в жизни, мечту, в конце концов. Ты мечтаешь о чем-нибудь?

— Сейчас у меня одна мечта: собрать манатки и бежать из этого проклятого города куда глаза глядят.

— Так почему бы тебе действительно не уехать, скажем, на БАМ? Там разворачивается грандиозное строительство.

Серов досадливо мотнул опущенной головой.

— Мать, — коротко ответил он. — Оставить не на кого, а у нее сердце.

— Ясно, — сказал майор. — А Тюкульмин, он тоже очень хотел уехать? Или ты давно его не видел?

После непродолжительного раздумья Дмитрий утвердительно кивнул:

— Давно.

— Порвал, наверное, с ним всякие отношения, хотя на суде грудью стоял за друга.

— Какой он мне теперь друг?

— А зачем ты несколько дней назад заходил к нему домой? — Голиков решил сыграть ва-банк.

Серов оторопел.

— Вот оно что. А я-то думал… — Голикову показалось, что Дмитрий в одно мгновенье отгородился непроницаемой стеной отчуждения, подобно моллюску, плотно смыкающему створки раковин в минуту опасности. — Я знать ничего не знаю, ни к кому не ходил и впутываться в чужие дела не собираюсь. Надеюсь, ко мне больше нет вопросов, гражданин начальник?