Теннисистка

У Даши на мгновение разжались губы, но тут же сомкнулись вновь. Больше она не проронила ни звука.

Про Олимпиаду Александровну можно было сказать все что угодно, но только не то, что она плохой психолог. Нет, психология была ее тайным увлечением, ее коньком. Мгновенно оценив ситуацию, поняв, что от Даши больше невозможно добиться признаний, она отчеканила:

— Воронцова Дарья, завтра в 10 часов ко мне в кабинет. Там ты расскажешь всю правду, уж поверь. А вы, Клавдия Васильевна, будете вызваны на педсовет, и не забудьте написать подробную объяснительную записку. И последнее. Все прогулки по двору для Воронцовой отменяются до моего особого распоряжения, все.

Завуч и все воспитательницы скрылись за массивной входной дверью. В пустынном дворе, наполненном вечерней прохладой остались двое. Клавдия Васильевна обнимала большой, огрубевшей рукой плечи Даши и приговаривала:

— Не плачь, девочка, не плачь родная, все образуется, перемелется, мука будет, не плачь.

Плакала же только сама Клавдия Васильевна. Крупные слезы катились по ее щекам, усеянным фиолетовыми прожилками. Она всхлипывала и продолжала что-то бормотать, прижимая к себе худенькую девочку.

В глазах же Даши не было ни слезинки. Они оставались совершенно сухими. И казались они суше и пустынней самой сухой и безлюдной пустыни мира. Если бы в этот момент Клавдия Васильевна наклонилась и взглянула в глаза Даши, ей стало бы страшно.

Глава 5

Последующие дни для Даши склеились в какой-то серый, бесформенный комок, который катился мимо, не оставляя в душе никакого следа. Ни в кабинете Олимпиады, ни в кабинете директора Даша не вымолвила ни единого слова. Уж какие только приемы психологической атаки не использовала завуч, но и она оказалась бессильна. И все-таки, почувствовав самое уязвимое место девочки, вынесла приговор: "Из здания не выйдешь, пока не расскажешь всей правды, свободна". Клавдии Васильевне на педсовете вкатили выговор и сказали, что еще одно подобное нарушение и она вылетит из детдома и будет куковать на свою мизерную пенсию до конца дней, при этом не посмотрят на ее стаж, опыт или прежние заслуги.

Даша молчала не только на допросах, она ничего не рассказала даже Клавдии Васильевне и самой близкой подруге Ленке Ковалевой, железная кровать которой находилась рядышком с ее кроватью. Ленку распирало любопытство. Она неоднократно пыталась выведать Дашину тайну. Но всякий раз натыкалась на молчание и долгий, печальный взгляд подруги.

Уроки катились своим чередом. Преподаватели что-то рассказывали, Даша их слушала, ее что-то спрашивали, она что-то отвечала, но потом никак не могла вспомнить, что именно. На дежурстве в столовой она как-то вычистила гору картошки, но в воду почему-то высыпала не ее, а макароны, которые были в меню предыдущие два дня. Ей здорово влетело, да что толку, изменить уже было ничего нельзя. И еще целых два дня весь детдом с отвращением поглощал макароны.

Вскоре случилась неприятность, которая не могла не случиться, и которую все ждали. Пришли, вызванные Олимпиадой рабочие. В углу двора они обнаружили лаз, срезали отогнутые прутья и заменили их толстыми и прямыми. Какое-то время во дворе стоял неприятный запах от газосварки, казалось, что пахнет паленой курицей. Расстроились все неимоверно. Здоровенный Петька Рубин с компанией старшеклассников как-то подошел к ней в коридоре, пристально посмотрел и сказал: "Свинья ты Дашка, всех подвела, как нам теперь курево-то доставать?" Был бы на месте Даши кто другой, наверное, бы ударил или, по крайней мере, замахнулся, а тут, нет, вся компания вдруг резко развернулась и удалилась.

Но тяжелее всего Даше было не от таких слов, или косых взглядов, а от встречи с Олей маленькой. Так все звали круглую сироту, у которой после смерти бабушки никого не осталось. Маленький, безобидный, молчаливый мышонок лет десяти через этот лаз постоянно бегал в церковь, находившуюся совсем недалеко от детдома на берегу Невы. Впервые Олю привела туда бабушка. С тех пор они старались посещать все службы вплоть до болезни бабушки. Даже очутившись в детдоме, Оля изыскала способ, хоть изредка, но ходить в церковь. Даша, как и все остальные, ясно чувствовала, что в этом ее стремлении не было ничего показного или связанного с привычкой. Оля вспоминала о любви к ближнему — главной заповеди Господа не там, в церкви, как большинство людей, нет, она была пропитана этим чувством и оно было для нее совершенно естественным и повседневным. Вся атмосфера церкви, чистые слова проповедей, призывающих к добру и любви, оказывались абсолютно созвучными сущности Оли маленькой, поэтому девочка так стремилась туда.