Теодор Рузвельт: Политический портрет

С выборами 1912 года завершается определенный этап в американской истории. В результате раскола республиканской партии пришел конец ее почти полувековому господству на национальной политической арене. После испано-американской войны капитализм в США перешел в стадию империализма. Внутри страны на рубеже веков основные тресты достигли общенациональных размеров, завершилась монополизация промышленности, в сельском хозяйстве наблюдалось массовое разорение мелких фермеров наряду с укреплением крупных хозяйств. Америка прочно заняла первое место в ряду развитых капиталистических стран, превосходя по темпам роста своих основных конкурентов. Во внешней политике США произошел качественный скачок ― от ориентированности на Западное полушарие к развитию европейского и азиатского направлений. Характерной чертой стал глобализм американской внешней политики.

Что касается Рузвельта, то он намеревался учить нацию, но теперь уже не как политический деятель, а как историк. Ему предстояло в 1913 году зачитать послание Американскому историческому обществу в качестве его председателя. Избранная тема ― «История как литература».

Рузвельт верил в эмоциональное, а соответственно, в воспитательное воздействие истории. В его понимании история отнюдь не была аналитичной научной дисциплиной, служащей познанию социума. Сказочность, ритм веков, вдохновение прошлых лет ― вот что считал он важным. Ситуация, когда Рузвельт предстал перед жрецами исторической науки, была в значительной мере парадоксальной.

Перед неутомимыми исследователями подлинности факта, поборниками бесстрастного анализа выступал враг наукообразия, желавший видеть не истину в последней инстанции (как политик он знал, насколько она многогранна), а полет фантазии, впечатляющую силу стиля, поэтическую тонкость.

Стороны не сошлись. Преобладавший в американской историографии буржуазный детерминизм, сознательное выхолащивание исторической прозы делали этих наследников Геродота чем-то вроде бездушных чтецов летописи времени. Рузвельт же, не уставший удивляться в свои пятьдесят пять лет, казался ребенком. Ученые отмечали достоинства его стиля, но отказывали ему в главном ― в способности объяснять.

Рузвельт платил той же монетой: он не признавал объяснения, основанного лишь на бездушной аналитичности. В истории действуют люди с горячей кровью, их пафос столь же важен, как и более низменные мотивы вроде материального стимула. В целом новый президент Американской исторической ассоциации хотел, чтобы появился историк ― «великий мастер, который сможет использовать собранный материал, у которого будет дар провидения, качества наблюдателя, способность увидеть случившееся в истинном свете и подать увиденное так, чтобы стало ясно другим, способность наделить телами духов, одеть кости в мясо и кровь, сделать мертвых живыми перед нашими глазами». И еще Рузвельт хотел в исторических сочинениях видеть мораль, не отвлеченный ее принцип, а человеческое воплощение. «Рука об руку с необходимостью в совершенствовании техники специальных исследований идет потребность в широкой человеческой симпатии, в высших и благородных эмоциях». Заключая свою речь, Теодор Рузвельт призвал историка будущего воссоздать современную американскую историю. «Чтобы был показан грубый материализм нашей эпохи и также удивительная способность к высокому идеализму, которая должна быть учтена всеми, кто хотел бы понять американский характер».

Возникает соблазн сказать, что частью решения последней задачи автор, льстя себе, считал собственную «Автобиографию», начавшую выходить в журнале «Аутлук» с февраля 1913 года. При всех несомненных недостатках, неровности стиля, тенденциозности изложения, явного самовозвеличивания, пропусках наиболее существенного и т.п. эта работа вызвала большой интерес как творение беспрецедентное: живой экс-президент писал о недавних событиях с талантом и откровенностью.

Личность Рузвельта интересовала его сограждан, в эти годы было написано много такого, что приводило ушедшего на покой политика в ярость. Рузвельт подал в суд на один провинциальный журнал, представивший его ханжой-пуристом, готовым при этом выпить, выкурить крепкую сигару, обругать ближнего. Истиной, однако, является то, что в отличие от Уинстона Черчилля, Теодор Рузвельт не нуждался в тонизирующем действии спиртного (не от того ли Черчилль жил вдвое дольше?). Современников, видимо, сбивала с толку внешность Рузвельта и его повышенная эмоциональность. В ходе пятидневного процесса Рузвельт сумел доказать необоснованность выдвинутых против него обвинений. Редактор при всех усилиях не нашел ни одного свидетеля. Проявив великодушие, оскорбленный истец запросил сугубо номинальный штраф ― шесть центов.