Teologica

Мне эти тайны – враки, сказки, небыль

И целый тон в размере полутона —

Кричать, бежать, забыть про это мне бы,

Лишь бы не плавить снайпером патронов:

Я выхожу из дома, улыбаюсь,

Я прячу в отворот плаща улыбки.

Я как и вы в своих кругах вращаюсь,

И как и вы считаю за ошибки

Неверные мелодии трамваев.

А голоса, что не подходят к роли,

Я на прикладе метками считаю

И как стрелок не думаю о боли.

Апрели – звери. Это зоопарки,

Кормлю с руки, кривлюсь от их укусов,

Что из того, что держат свои марки —

У них нет сердца, голоса и вкуса.

Но их инстинкт – кровавый зов шакала,

Не ошибался, звал к нелепым сценам…

Меня земля как мусор разбросала,

Арестовали ливни – полисмены.

И двери, стены, потолок и сырость,

Холодный чай (готовится недолго),

Пусть милостыня или просто милость —

Его глотаю. Где-то тянет Волга

Потоки грязи. Где-то есть Саратов,

Он мокрый, жалкий и уже проснулся —

Он потерялся молодым солдатом,

Он на войну ушел и не вернулся.

Я не люблю таинственных прелюдий,

Я напеваю джаз, я знаю ноты,

И музыка горит, и гибнут люди,

И в мертвых петлях тают самолеты.

И корабли подсели – якорь в мели.

Там я тону, но только знаю точно —

Апрели были, но уже сгорели,

Апрели стали письмами без точек.

Вольск, 07.04.01 года

Теологика

I

Я – красивый слог других наречий,

Я рассказан детям в дивных сказках,

И когда рыдали воском свечи,

Я мерцал темпéрой19 по левкáсу20.

Я входил в иллюзии так плавно,

Что меня не чувствовали мысли.

Я терзал любовь, болел о главном

И звездой манил в другие выси.

Я – восьмая нота. Муза грома,

Я сезон дождей в осеннем вальсе.

Здесь меня назвали словом «кома»,

Опасались бритвой в тонких пальцах —

И я резал эти предрассудки,

Вскармливал простуды аспирином,

Коротал молитвой свои сутки

И тираном страшным шел по спинам.

Двадцать пятый кадр стал болезнью —

Мне понять бы самое простое:

Между человечеством и Бездной

Есть у вас здесь истинно святое?

Есть ли крылья? Были ли когда-то?

Сможете ль познать свои глубины?

Нет. Томясь в обносках и облатках,

Вы живете лишь наполовину.

Я бы мог взорвать гранит традиций,

Наплевать на взгляды и устои,

Вашу веру в бога в виде фикций

И боязнь за небо голубое.

Я бы перевел вас из наркоза

В лепестки таинственной нирваны,

Но чем извращенней ваши позы,

Тем полнее книги и стаканы.

II

Сделали. Помазали уродом.

Окрестили Первым. Проклинали.

Видели летающим и модным.

Стригли. Брили. Загримировали.

Знали – на сердцах холодный иней,

Помнили – в губах миллионы версий,

Думали – наверное светло-синий

После химикатов и дисперсий.

Оказался чистым от иллюзий,

Непохожим на летящих с неба

После продолжительных контузий

И огней пронзительной победы.

Оказался прочным как бумага,

Чтоб стерпеть коварство между смехом

В осторожном трепетанье флага,

В оперениях падающих стерхов.

Ключники мастырили затворы,

Палачи готовили удары —

Отравили милые узоры,

Обрекали выжившим и старым.

Проклинали – ждали слов удачных:

«Боже, научи сердца взрываться!»,

Заставляли Страхов Моих Мрачных

Королевам Новым улыбаться.

Сговорились. Вклеили в афиши.

В опытах опасных, аморальных

Я казался загнанною мышью,

Как звучало это ни банально.

Разложили мысли на предлоги

И творили странные процессы —

Обращали в долгие дороги

И стабильный норматив прогресса.

Я молчал. Я не кричал от боли.

Даже на кресте другой Голгофы

Осторожной «Смертью и буссолью»21

Я рыдал евангельские строфы.

Чувствовал в распятиях железо,

Как стервятник вспарывал мне платья…

Судьи! Стойте, это бесполезно

Убивать стихи в моих объятьях!

III

Я – разметка полосы дороги,

Ее вера в самобесконечность,

И церквей забытые пороги,

И в губах несмелых слово «вечность».

Божества, что приходили с неба —

Все мои изгнанники и воры.

Вечером – вода да корка хлеба,

По утрам – опасные дозоры,

По полудню – солнышко в зените,

Под закат – мечтательная птица…

Я молчу, когда вы говорите,

И кричу, когда стреляет в лица

Первый луч беспечного рассвета

И родник живой за гранью леса…

Только не сойду в алмазах света,

Ведь до вас мне нету интереса.

Что ни говорите, люди – звери,

Как ни трепещите – ждите кары,

Скоро не сдержу небеснодвери.

На леса таежные – пожары,

В берега – великие потопы,

Чтоб сомкнуться городам печально,

Ну а кто потом протопчет тропы,

Заживет по-новой, ненормально.

Без сенсаций, лживых обещаний,

Гордого пути до деградаций,

Они станут мыслью и желанием.

После тысяч лет реинкарнаций

Будет их печаль небеснотонка.

И заплачут новым воском свечи —

Первым словом первого ребенка

Я войду в красивый слог наречий.

Вольск, 18-24.04.01 года

Самая слабая песня

Кафе у дороги.

Чай. Весна объективна.

Спешащие ноги в окне,

Лужи в осколки.

Несут нам на блюдце десерт —

Тебе половина,

И мне что осталось.

Чизкейк. Зубочистки-иголки.

Ты кашляешь. Грипп.

Платочек в холодных ладонях.

Не извиняйся —

Ты милей всех на свете.

Я знаю, что переживешь

И меня похоронишь,

И глупости станешь плести

Безотцовщинам-детям.

Подводишь улыбку помадой.

В зеркальце – двери,

Заходит испанец —

Смеешься тайком отражению,

Что в этой клетке

Мы – печальные звери,

Нам тихо рычать

И неволиться каждым движением.

Еще пару чашек,

Язык кипятком обжигаешь.

Курю. Ты ругаешься —

Много об этом читала.

Я – блюдце об пол,

Ты злишься и не понимаешь —

Без этого дыма