Так, Бахмутский уездный комитет Екатеринославской губернии (на его территории находилась Юзовка и десятки других заводов) отметил, что «финансовая политика России, под давлением мировой борьбы на существование, была поставлена в необходимость искусственно навязать фабрично-заводскую промышленность, пренебрегая интересами потребителя»6
.Казалось бы, в каком другом районе России общественность могла бы яснее убедиться в том,
Но нет.
По этой логике огромные залежи угля, железа, поваренной соли, марганца и ртути, которыми была полна Екатеринославская губерния, нужно было оставить в земле и не пытаться их «искусственно» извлекать.
Это мнение отнюдь не было единичным — с ним солидаризовались комитеты Харьковский, Киевский, Казанский, Смоленский и Нижегородский, а в Тульском комитете было сказано, что «можно создать искусственно подогретую промышленность, но нельзя создать искусственный рынок; все искусственное, не соответствующее естественным условиям — обречено на гибель, и вот мы видели искусственно созданный расцвет фабрично-заводской промышленности, который не успев расцвесть — уже завял»7
. В Казанском комитете продукция отечественной фабрично-заводской промышленности была уподоблена ананасам, «выращенным в оранжерее русского помещика: они могут ласкать хозяйский взор, но не годятся для наживы», а приток капиталов в индустрию был назван «государственной ошибкой»8.В основе подобных взглядов лежало, в частности, твердое убеждение в том, что у России свой путь, и примеры Запада нам не указ.
Замечу, что тогда (и не только тогда) элиты всех ведущих держав считали свое развитие самобытным, настаивали на своей особости — так устроены люди. Однако за мировое первенство они соревновались, условно говоря, в узаконенных видах спорта, а не изобретали свой собственный, чтобы стать в нем чемпионом — за отсутствием конкурентов. То есть им, в отличие от российских элит, не нужно было объяснять важность бессословного общества, прав человека, свободы экономики и многого другого.
Только поражение в русско-японской войне, ставшая
И тогда наиболее дальновидная часть истеблишмента выступила за смену алгоритма развития страны. П. А. Столыпин зафиксировал это в известных словах: «Преобразованное по воле монарха Отечество наше должно превратиться в государство правовое».
Тем самым Россия встала на общемировой путь.
Мы должны понять, почему это произошло так поздно.
Первая утопия: как это было
С особенным раздражением мы, рудничные инженеры Донецкого бассейна, относились к той общественной недоброжелательности, которой мы подвергались за якобы эксплуататорское отношение промышленности к рабочим, по существу же за то, что мы занимались промышленным делом.
В наличии рудников, в их быте, в том, что они вносили в местную жизнь, хотели видеть только дурное — сказывалась исконная неприязнь, почти ненависть русского интеллигента к промышленности, к возможному накоплению, подозреваемому богатству. Эта неприязнь связывалась всегда с обязательностью сожалительного плача над меньшим братом. Много было в этом легкомыслия, незнания и нежелания знать.
Мы помним, что в пореформенную эпоху образованный класс страны вступил с Новым общественным настроением, в котором антикапиталистические и антибуржуазные настроения, нередко густо замешанные на социализме, играли более чем значимую роль.
И основные характеристики модернизированного общества вписывались в это настроение, мягко говоря, не полностью.
Первая часть этой книги, полагаю, дает представление о том, сколько препятствий стояло на пути создания:
— правового государства в стране с «неопределенным юридическим бытом» (К. П. Победоносцев) и слабым правосознанием жителей;
— гражданского общества людьми, прошедшими школу крепостничества, — от императора до крестьян;
— рациональной личности в стране с минимальной грамотностью;