Эти сюжеты явно разрушало гармонию создаваемого ими упрощенного варианта крестьянского апокалипсиса, при котором земледельцы потребляли только углеводы, питаясь одним хлебом (которого еще и не хватало!) и запивая его водой[198]
. Поэтому указания оппонентов на то, что противоречило этой установке, они просто игнорировали, словно этой стороны жизни крестьян как будто и не было в природе.Потребление алкоголя в рассматриваемый период стало одним из пунктов продолжающейся дискуссии об уровне благосостояния населения пореформенной России.
Так, один из оппонентов пишет: «Хотя расходы на водку отнимали у крестьянской семьи необходимые ей средства, доля этих расходов была относительно невелика, поэтому утверждения и насчет того, что пьянство являлось чуть ли не главной причиной разорения деревни, и насчет того, что потребление алкоголя — показатель наличия в деревне „лишних денег“, а значит, показатель относительного благополучия, не имеют под собой основания» и что нельзя «рассматривать динамику потребления водки как косвенное отражения благосостояния населения»355
.Нигде и никогда я не писал о том, что российская деревня до 1917 г. была разорена. Однако я уверен в том, что неуклонно растущие затраты населения России на алкоголь действительно отражают — и отнюдь не «косвенно» — растущий уровень благосостояния населения в конце XIX — начале XX вв., а доля расходов крестьян на водку вовсе не была «относительно невелика».
В свете приведенных выше данных логика оппонента мне не вполне понятна.
Если потребление алкоголя
Отсутствия «лишних денег»? Алкоголь выдавали бесплатно?
Свидетельством неблагополучия?
Если в 1894–1900 гг. среднегодовой вывоз хлеба стоил 384,1 млн. руб., а среднегодовой питейный доход составлял 358,3 млн. руб., в 1901–1908 гг. — соответственно 492,4 млн. руб. и 627,7 млн. руб., в 1909–1913 гг. — 746,8 млн. руб. и 845,5 млн. руб., то значит ли это, что благосостояние жителей России понижалось? Особенно с учетом неоспоримого роста внутреннего потребительского рынка?356
Полагаю, подобные попытки «обелить», «защитить» население страны от «обвинений» в значительном потреблении алкоголя выглядят весьма неубедительно, не говоря о том, что оно абсолютно не нуждается ни в нашем сегодняшнем одобрении, ни в порицании. Эти люди прожили
К тому же мне в принципе не кажется продуктивной ситуация, когда историк ставит себя, условно говоря, в положение новобранца, пойманного старшиной «за распитием спиртного в казарме», — он не должен «оправдываться» за информацию источников, а должен попытаться ее объяснить.
У меня в принципе другой подход к этим (и не только) сюжетам.
Жители России, чью жизнь я изучаю много лет, это — в том числе — прямые предки меня самого, моих детей, родных, друзей и знакомых — моих сограждан.
И меня в первую очередь интересует,
Источники недвусмысленно показывают, как велика была роль алкоголя в этой жизни. Недооценивать этот сегмент российской жизни нельзя, потому что иначе мы просто не поймем то время.
И здесь совершенно неважно (по крайней мере, для меня), какое место занимала Россия по потреблению алкоголя (напомню — чуть ли последнее в Европе). Надо сказать, что эта застарелая и притом сомнительная идея — по
Полезнее, полагаю, вспомнить приводившуюся уже мысль Витте, который писал, что наш народ «так же трудится, как и пьет. Он мало пьет, но больше, чем другие народы напивается. Он мало работает, но иногда надрывается работой», и ставил эти явления в прямую связь с правовой неполноценностью народа, запертого в общине.
По мнению Витте, обретение полноты гражданских прав и свободы распоряжения своим трудом ослабит действие факторов, благоприятствующих этим негативным явлениям, что и подтвердила реформа Столыпина. Источники определенно говорят, о сокращении пьянства среди хуторян. О том же говорит и позитивный опыт первых 9-ти месяцев введения сухого закона в 1914 г.
Прежде всего, рассуждая о благосостоянии населения, мы должны помнить о «семантической инфляции» и корректировать в соответствии с нею негативные свидетельства современников. Насколько это важно, можно судить по следующему примеру.
До 1917 г. 70–75 % сахара потреблялось в виде рафинада, песок покупали те, кого в источниках называли «средним классом потребителей» (крестьяне считали его неэкономичным продуктом).