Теорема Столыпина

Мама, здесь ни с кем нельзя договориться!

26-летний математик, переехавший из России в Германию. 2020 г.

Фактически еще одним развернутым эпиграфом к этой главе являются известные мысли Н. Г. Чернышевского о российском «азиатстве» (1859), которыми мне хочется предварить рассмотрение данной тематики.

Семантику термина он раскрывает так: «Азиатством называется такой порядок дел, при котором не существует никакой законности, не существует неприкосновенности никаких прав, при котором не ограждены от произвола ни личность, ни труд, ни собственность»¹⁶⁴.

Закон здесь беспомощен, ибо господствует насилие, и более сильный может безнаказанно творить со слабейшими все, что ему угодно, а поскольку человеческих понятий у него нет, то им управляют только прихоти — добрые или дурные. Какой вид каприза возобладает в данной конкретной ситуации — первый или второй — зависит от самодурства сильного.

Верховенство этого самодурства безгранично, и каждый «азиатец» в общении с более сильным человеком стремится только угождать ему, иначе сильнейший, не видя покорности и раболепия, просто раздавит его.

«Мы часто обвиняем азиатцев за их раболепство», — заключает Чернышевский, — «но что же им делать, когда закон у них… бессилен? Водворите у них законность, и… они сделаются такими же людьми, как мы, европейцы!»¹⁶⁵.

Не только вычеркнувшему в 1859 г. эти мысли цензору понятно, кого на самом деле имеет в виду Чернышевский, употребляя оборот «мы, европейцы».

Кстати, безжалостно заезженная мысль Пушкина о государстве как «единственном европейце» в России, говорит ровно о том же. Ведь из нее прямо следует, что, кроме одушевленного в этом случае государства, точнее, правительства, все остальные жители страны таковыми не являются.

Нет, мы — не европейцы, уже прямо говорит в другом месте Чернышевский, которого очень раздражала модная мысль о якобы «молодости России». Он считал, что века русской истории сформировали нашу «натуру», привив весьма специфичные навыки и черты характера, преодолеть которые нам крайне трудно.

«Основное наше понятие, упорнейшее наше предание», — констатирует Чернышевский, — «то, что мы во все вносим идею произвола… Каждый из нас маленький Наполеон или, лучше сказать, Батый.

Но если каждый из нас Батый, то что же происходит с обществом, которое все состоит из Батыев?

Каждый из них измеряет силы другого, и, по зрелом соображении, в каждом кругу, в каждом деле оказывается архи-Батый, которому простые Батый повинуются так же безусловно, как им в свою очередь повинуются баскаки, а баскакам — простые татары, из которых каждый тоже держит себя Батыем в покоренном ему кружке завоеванного племени, и, что всего прелестнее, само это племя привыкло считать, что так тому делу и следует быть и что иначе невозможно»¹⁶⁶.

А кроме этой многовековой привычки, у нас немало других, ей родственных.

«Весь этот сонм азиатских идей и фактов составляет плотную кольчугу, кольца которой очень крепки и очень крепко связаны между собой, так что бог знает, сколько поколений пройдут на нашей земле, прежде чем кольчуга перержавеет и будут в ее прорехи достигать нашей груди чувства, приличные цивилизованным людям»¹⁶⁷.

Я намеренно начинаю с этих строк. Они дают, на первый взгляд, несколько утрированную картину российских правопорядка и правосознания, однако, безусловно, заслуживают внимания.

Поскольку говорят то, о чем не принято упоминать «при всех», цитируя анекдот о Петре I и будущем адмирале, тогда лейтенанте Мишукове[49].

Неудивительно, что почти все мысли Чернышевского в 1858 г. пали жертвой цензуры.

Однако не все разделяют эту пессимистичную точку зрения на роль права в истории нашей страны. Так, А. Васильев пишет о «банальном и неверном представлении большинства современных мыслителей, и в частности юристов, о низкой правовой культуре в России (так называемом, биче России — правовом нигилизме): отрицании права и его ценности для российской цивилизации. Главное заблуждение, в которое при этом впадают ученые, — оценка русской правовой культуры с точки зрения западноевропейских теорий верховенства права и закона в жизни общества как естественных прав человека во главе с идеалом свободной личности»¹⁶⁸.

Никак не претендуя на ответственное наименование «мыслителя» и не будучи при этом юристом, признаюсь, тем не менее, что вполне разделяю эти «банальные и неверные представления». И делаю это, надо сказать, не в одиночестве.