Теорема Столыпина

Словом, прав был поэт-юморист Б. Алмазов, характеризуя правовые взгляды славянофилов (и не только) таким восьмистишием:

По причинам органическим
Мы совсем не снабжены
Здравым смыслом юридическим
Сим исчадьем сатаны.
Широки натуры русские,
Нашей правды идеал
Не влезает в формы узкие
Юридических начал.

За этими шутливыми строками — огромная тема.

Ведь натуры действительно широки, кто будет спорить?

И во множестве пунктов, позиций, пластов жизни это громадный плюс.

Мысль о стеклянном колпаке дискуссионная, но слова красивые, как и многие слова Аксакова.

Это, разумеется, тоже о широте натуры.

Только здесь — это оправдание «батыевщины».

Потому что в других ситуациях широта натуры оборачивается своей противоположностью.

Закон эту широту в рамки не ставил — а только «батыевщина», позволяющая барину, который, по словам Сперанского, был рабом царя, чувствовать себя царем в отношении своих рабов-крестьян или солдат[55].

Таким образом, перед нами законченная и твердо выверенная — насколько это возможно — концепция правового нигилизма. Многие образованные люди страны не желают жить в правовом государстве — они, выросшие в другом мире, не понимают, что это такое и зачем нужно.

Тут огромная психологическая проблема, нерешенная доселе.

От славянофилов и Герцена идет непрерывная традиция пренебрежительного отношения большой части русского общества к зафиксированным в законе правам человека, к политической борьбе и конституционализму.

Характерно замечание Герцена (1853) о том, что уже в начале 1830-х гг. под влиянием Июльской революции 1830 г. и восстания в Польше «в России потеряли веру в политику; там стали подозревать бесплодие либерализма и бессилие конституционализма»¹⁹⁷. Не исключено, однако, что он задним числом приписывает русским людям чрезмерную прозорливость — ведь на этих идеях в большой мере строилась уже пропаганда тогдашнего социализма, твердившего о мнимом правовом равенстве людей при капитализме и иллюзорном избирательном праве.

Конечно, немного удивительно, что люди, жившие в России в 1820-х гг., т. е. не очень сведущие в свободной жизни, воспринимают либерализм и борьбу за конституцию как нечто несущественное и беспомощное. А с другой, оно и понятно — волевые командирские методы решения главных проблем для них были куда как привычнее. После 1861 г. такое высокомерно-презрительное отношение станет банальностью и для правых, и для левых народников, и для множества интеллигентов Серебряного века.

Вместе с тем сказанное не нужно воспринимать упрощенно.

Далеко не все русские дворяне обкрадывали казну и мыслили в категориях правового нигилизма. Многим из них хотелось походить на афинян, спартанцев и римлян, а не на персонажей Гоголя или собственных предков[56]. Для героев «Оппозиции Его Величества» казенные деньги были дороже собственных.

Уже тогда были такие люди, как Воронцов и Киселев — и не только они, понимавшие, что равнодушное отношение к праву и правопорядку является системной угрозой для будущего страны.

Как ни оценивать правление Николая I, надо понимать, что он много сделал для развития закона и законности. Кроме того, это при нем уже подрастали и взрослели не только будущие неподкупные юристы 1860-х гг., но и такие личности как Чичерин.

Проблема была в том, что великую державу во второй половине XIX в. на пренебрежительном отношении к праву было не построить. Непонимание этого элитами обошлось России по самой дорогой цене.

Как зарождалось новое общественное настроение

Откройте хоть 12 000 новых кислот; направьте аэростаты машиной электрической изобретите средство убить 60 000 человек в одну секунду: несмотря на все это нравственный мир Европы будет все-таки тем, что он уже есть: умирающим, если не совсем мертвым. С высоты своей уединенной обсерватории, летая по темным пространствам и туманным волнам будущего и прошедшего, философ, обязанный ударять в часы современной истории и доносить о переменах, совершающихся в жизни народов, — все принужден повторять свой зловещий крик: «Европа умирает!».

Виктор-Эфемион-Филарет Шаль