Теорема Столыпина

И мы, в свою очередь, не отставали от других. И у нас возникла патриотическая школа, которая считала Россию представителем будущего, призванным сменить гниющий Запад на историческом поприще и обновить весь мир»²⁰².

Однако так думали, конечно, не только славянофилы, которых имеет в виду Чичерин, но и другие современники.

Весьма энергично и точно обрисовал тот нерв, те настроения, которые двигали значительной частью русского общества, в том числе и славянофилами, в неприятии Запада, Анненков: «Люди озлобились против вековечного, нескончаемого учения, на которое присуждались этой (западной) литературой, и против послушничества, неизбежно с ним сопряженного.

Носить одно прозвание ученика европейской жизни и цивилизации всю жизнь, на бессрочное и неопределенное время, сделалось уже невмоготу русскому образованному миру. Неодолимая жажда повышения, выхода в иное, более высшее и почетное звание, на каких бы то ни было основаниях и резонах, почувствовалась всем обществом сразу.

Движение имело, как всякое социальное движение, свою законную причину и свою долю необходимости. Оно было вызвано отчасти надменностью, нестерпимым самохвальством ближайших наших учителей из немецкой братии, которая и не скрывала своего презрения к обществу, опекаемому им на всех пунктах.

Сюда присоединилось еще и влияние кровной ненависти Европы к государству, которое никогда не жило с ней общей жизнью, вошло, как проходимец, в ее состав, помимо ее воли и гаданий, и располагает остаться на своем месте, не слушая ругательств и проклятий»²⁰³.

Эта энергия раздражения против Запада, которая фиксируется уже в XVIII в., была понятным и закономерным явлением.

В. П. Аксенов, погрузившийся в русскую литературу XVIII в., чтобы преподавать ее своим американским студентам, был поражен тем, что «романы, написанные холеными и высоко образованными людьми в напудренных париках и серебряных камзолах, эдакими русскими маркизами на высоких красных каблуках по последней парижской моде, несли в себе совершенно отчетливую, если не воинствующую антизападную идеологию», имея в виду, например, А. П. Сумарокова, и М. М. Хераскова.

Так, действие утопических романов «Новейшее путешествие» Левшина и «Сон Кидалов» Чулкова протекает почему-то на Луне, однако в обоих произведениях высмеивается интерес русских людей к западной науке (то есть, уточняет Аксенов, знаменитое советское «низкопоклонство перед Западом»), которую авторы считают антитезой православию²⁰⁴.

«Сильнейшая антизападная сатира была выражена в романе другого князя, Щербатова, — „Путешествие в землю Офирскую“. Здесь в аллегорической форме бросается обвинение главному „западнику“ Петру I, который выступил против „природы вещей“ и разрушил „древнюю добродетель, созданную величайшими людьми истории“.

С тех пор так и пошло в российской утопическо-сатирической литературе, то есть в сфере дворянских фантазмов. Если уж изображались западные страны, то назывались „Игноранцией“ или „Скотинией“, если же речь шла о славянской земле, то именовалась „Светонией“. Антизападничество входило в контекст актуальной идеологии определенной и очень влиятельной аристократической среды»²⁰⁵.

Конечно, не все так однозначно было в российской интеллектуальной элите конца XVIII — начала XIX вв., однако совершенно понятно, что 1812 год никак не добавил русским людям симпатии к Западу. Не пользовалась поддержкой дворянства и внешняя политика Александра I в эпоху Конгрессов, в которой видели забвение национальных интересов в угоду Англии и Австрии, как, например, во время Греческого восстания 1821 г.

М. О. Гершензон отмечал, что в свое время римляне, учившиеся у греков, не забывали их одновременно порицать. Так же в средние века поступали англичане и французы по отношению к своим учителям-итальянцам, а немцы критиковали своих учителей-французов. Точно так же русские люди «протестовали против западного просвещения тем сильнее, чем более приходилось проникаться им»²⁰⁶.

Ученичество плохо сочеталось с мироощущением русского общества после 1815 г.

Реставрация Бурбонов не сделала Европу счастливой и спокойной. Там продолжалась бурная модернизация со всеми своими достоинства и изъянами, с неизбежной пролетаризацией части населения, его борьбой за свои права и явлением социализма. Революции и революционеры никуда не исчезли.

Все это кипение жизни обходило Россию стороной, однако русские люди привыкли смотреть на Запад и необходимо должны были осмысливать происходящее там.

Критика европейских экономических порядков, которые еще не осознаются как капиталистические, но по факту являются таковыми, начинается у нас до прихода социализма.

С одной стороны, она часто сопрягалась с апологией крепостничества, а шире — с апологией российского статус-кво — по контрасту, от противного.