Теорема Столыпина

И таких неучей демократия выносит на первое место в государстве; как после этого не согласиться с теми, которые думают, что большинство голосов бывает всегда на стороне глупости по самой простой причине, потому, что на свете больше дураков, нежели умных

В. Ф. Одоевский о президенте США Джексоне

Завидую внукам и правнукам нашим, которым суждено видеть Россию в 1940 г., стоящею во главе образованного мира, дающего законы в науке и искусстве, и принимающею благоговейную дань уважения от всего просвещенного человечества.

В. Г. Белинский

Нам стыдно было бы не перегнать Запада. Англичане, французы, немцы не имеют ничего хорошего за собою.

А. С. Хомяков

Сама по себе идеологема «особого пути» — вещь не оригинальная… Порой это не лишено комизма. В странах Латинской Америки одно время пользовались популярностью клише, звучащие для нашего уха забавно и узнаваемо: «аргентинская державность», «особая чилийская всечеловечность», «перуанский народ-богоносец».

А. В. Оболонский

Следующая глава немного похожа на отрывок из «Хрестоматии по истории общественной мысли».

Это и понятно — мы должны коснуться таких глобальных сюжетов, как «Россия и Запад», появления русского мессианизма, русского социализма, которым пересказ идей противопоказан и где без длинных цитат не обойтись[57].

После победы над Наполеоном русское общество дозрело до получения ответов на вопросы: «Кто мы?», «Зачем мы?», «Куда мы идем и для чего?».

П. Н. Сакулин точно заметил, что «вся николаевская эпоха в своем внутреннем содержании представляет один непрерывный процесс национального и общественного самоопределения»¹⁹⁸.

Но такое самоопределение могло произойти только в соотнесении с Европой и опиралось оно на исключительное положение, обретенное Российской империей в 1812–1815 гг.

Идея уникальности и могущества России, что называется, разлитая в воздухе, во всей атмосфере постнаполеоновской эпохи, была прямым следствием потрясающего взлета национального самосознания в 1812–1814 гг., потребовавшего переосмысления роли и места России в окружающем мире.

Этот патриотический подъем, эта национальная гордость сообщили иное качество привычному русским людям (не только дворянам) чувству непобедимости России, ставшему уже в XVIII в. неотъемлемым компонентом их мироощущения.

Оборотной стороной этого мироощущения было нарастающее отторжение Запада, иногда дифференцируемого, но чаще выступающего в коллективной ипостаси как нечто однородно-враждебное. Антиевропеизм во многом вырастал из чувства превосходства над европейцами и осознания того, что именно Россия, вспоминая Пушкина, своей кровью искупила «Европы вольность, честь и мир».

Конечно, сказанное не нужно понимать буквально — в источниках есть немало и восторженных строк об успехах европейской цивилизации. Однако в мейнстриме со временем оказывается именно глубокая антипатия и критика, временами перерастающая в ту самую ненависть, без которой не бывает определенного вида любви.

Для характеристики настроений эпохи в высшей степени характерны мысли Д. В. Давыдова (1818) из письма князю П. А. Вяземскому: «Ты мне пишешь о сейме[58]… Народ конституциональный есть человек отставной в шлафоре, на огороде, за жирным обедом, на мягкой постели в спорах бостона.

Народ под деспотизмом: воин в латах и с обнаженным мечом, живущий за счет того, кто приготовил и огород, и обед, и постель; он войдет в горницу бостонистов, задует свечи и заберет в карман спорные деньги.

Это жребий России, сего огромного и неустрашимого бойца, который в шлафоре и заврется, и разжиреет, и обрюзгнет, а в доспехах умрет молодцом.

Поздравляю тебя и княгиню с сыном.

Дай Бог вам видеть его не на сейме, а с миллионом русских штыков, чертившего шпагою границу России, с одной стороны, от Гибралтара до Северного мыса; а с другой, — от Гибралтара же чрез мыс Доброй Надежды до Камчатки»¹⁹⁹.