Теория айсберга

Я не очень понял, что он имел в виду. Подумал про своего папу, который каждое утро вставал в пять и шел работать на завод. Это о такой жизни можно только мечтать?

Чем дольше мы сидели за столом, тем больше во мне нарастало неясное чувство, смесь злости и стыда. Гости смеялись, рассказывали какие-то истории, пили вино, бутылки пустели одна за другой. Они были обаятельные и уверенные в себе. Говорили о своей парижской жизни, о своих отпусках в Испании, о своих лофтах и своей работе. Я почувствовал себя каким-то клоуном и отвернулся к морю. На горизонте не было ни облачка. Закрыв глаза, я мог почти ощутить движение волн под ногами.

– Всё хорошо? – заботливо спросила Лорен под конец обеда, перед десертом.

Она, наверное, заметила, что я в этой компании чувствовал себя чужим.

Я легонько кивнул и улыбнулся ей в ответ. Всё было хорошо.

Ровно в два – когда дело наконец дошло до десерта – папа Лорен принес гигантский фигурный торт, сложенный из заварных пирожных с кремом и миндальных печений и украшенный пралине. В жизни не видел такого высоченного торта. Гости выдохнули: «О-о-о-о», – а Лорен захлопала в ладоши.

Мои три эклера тоже были там, на отдельной тарелочке.

Как только обед закончился и взрослые устроились на веранде пить коньяк, Лорен увела меня наверх. Когда мы уходили, один из гостей это отметил, и все засмеялись. Я почувствовал, что краснею, но меньше всего хотел это показывать и вышел следом за Лорен, не оборачиваясь.

– Не обращай внимания на тупых хамов, – шепнула она, когда мы шли к лестнице.

На чердаке была устроена лаборатория. Фотографии, зацепленные прищепками, были развешаны на протянутых от стены к стене веревках. Под потолком горела красная лампочка, и ничего было толком не разглядеть.

– Осторожно, не стукнись, некоторые балки очень низкие, – предупредила меня Лорен.

Она шла по просторной комнате, перешагивая через разложенные повсюду приборы и объективы. Двигаясь следом за ней, я узнавал некоторые снимки: ларек с холодными напитками, Жипе на доске, маленькая дюна перед самым пляжем, если идти со стороны Сент-Орана.

– Видишь, фотографии надо сушить, как белье, – засмеялась Лорен.

Остановившись перед тремя разноцветными пластиковыми ванночками, она начала объяснять:

– Для того чтобы напечатать фотографию, надо прежде всего ее экспонировать. Это значит, что изображение проецируется на специальную бумагу – собственно, фотобумагу – при помощи лампы, куда для начала вставляют негатив.

Каждое ее слово сопровождалось точными жестами, и я делал вид, что вполне понимаю, о чём она говорит.

– Затем, – продолжала она, – мы переходим к проявке, поочередно окуная бумагу в эти три ванночки.

Объясняя, она показывала мне одно за другим разные необходимые приспособления. Каждую из ванночек надо было наполнить особым раствором.

– Надо делать всё очень аккуратно, но в то же время и уметь действовать спонтанно, – прибавила она. – Немножко похоже на любовную игру.

Когда я спросил, зачем так стараться, когда так просто всё наснимать, а проявить и напечатать отдать фотографу или в фотоателье, Лорен подняла глаза к небу.

– Потому что всё механическое, Ной, лишено души! Я тебе говорю о чувствительности, о зернистости и об ощущениях – а ты мне про конвейер! Ну в самом деле!

Она взяла меня за руку и улыбнулась.

– Пойдем, сейчас сам увидишь.

Я пошел за ней в глубину комнаты, глядя себе под ноги и стараясь ни на что не наступить. Пол был усыпан обрезками пленки.

– Вот. Это пленка, которую ты отснял тогда на пляже. Сейчас посмотрим, что у нас из этого получится.

Она вставила негатив в какую-то странную лампу. Я молча смотрел.

– В первой ванночке у нас проявитель, – вполголоса рассказывала Лорен. – Проявлять я люблю больше всего. Твоя фотография отпечатается на бумаге, появится там у тебя на глазах, словно по волшебству. Но будь внимателен и не передержи ее в растворе, не то она почернеет. Ну, давай!

Она протянула мне маленький пинцет, чтобы взять фотографию – «никогда не трогай бумагу пальцами, если не хочешь видеть потом на снимке свои отпечатки», – и стала смотреть, как я действую. Я очень осторожно опустил фотографию в первую ванночку, наполненную прозрачной жидкостью, и стал ждать. Через несколько мгновений проступили первые контуры. Я помнил, как фотографировал Лорен: она стояла передо мной в своем черном купальнике и вся светилась. На бумаге медленно проступило ее лицо. Сначала черточка, прядь волос, потом контур уха. Потом ее взгляд и ее улыбка – как два тонко выведенных знака препинания.

– Скорее! – крикнула она. – Опускай в другую ванночку.

Без спешки, но уверенно – так, как она мне объясняла («похоже на любовную игру», подумал я, хотя не очень понимал, что это значит), – я подцепил фотографию пинцетом и опустил ее во вторую, потом в третью ванночку.