Теория бесконечных обезьян

– И ладно бы трусость, а не совесть, – устало продолжает Женя, стуча посудой. – Ладно бы что-то отрицал, ладно бы сам женился на своей Ваське… так коллегу его мечты зовут, с которой они чаи вечно гоняют и хихикают. Там душа, косы, красота писаная, да еще в Чечне вместе были, я бы понял. Ладно бы надоел я ему, это я умею, но… когда гонят прочь, так не обнимают, так не заботятся. На звонки не отвечают после первого же гудка. Дурак. Профессор… а дурак. Но этого я ему сказать не мог и просто брал измором как мог. Думал, что-то докажу. Маленький был.

Слово «дурак» он произносит с такой нежностью, что я опять открываю глаза, чтобы на него посмотреть. Уголок Жениного рта изогнут – но улыбка не горькая, а торжествующая.

– А теперь мы наконец просто поговорили. Окончательно. У нас ведь очень похожее… все. Даже влюбляемся мы похоже. Ты, Паш, не шаришь в модных литературных извращениях, но завелся, знаешь, в фэнтези такой поджанр – «Соулмейты». Это про родственные души, которые клещами друг от друга не оторвешь. Так вот, мы – какая-то такая невиданная хрень. И ничего не поделаешь.

– А ты и рад? – Я невольно хмыкаю. – Что ничего не поделаешь?

Я – очень. Должен на этой планете хоть кто-то быть счастлив вопреки всему. Мне не понять, для меня это сложно, я бы не смог… так не мне с этим и жить. Зато я Женей дорожу.

– И знал бы ты как. Кажется, мы оба рады на самом деле. И будь что будет.

Судя по новой улыбке из-за плеча, речь о хеппи-энде. Правда, гаснет улыбка быстро. Это ведь на самом деле не разговор о любви, любовь – только пластырь поверх раны острым ножом Вариной смерти. Наверняка пластырь очень действенный, действеннее всех моих вместе взятых. Но отдирать его рано. И, вернувшись к началу, Женя продолжает:

– Где живет он, я знаю давно, это мой второй дом, по сути. Короче, я к нему поехал, Паш, потому что на свою съемную было невмоготу. А больше не к кому. Ты помнишь, я же с матерью и с отцом того… разосрался, к тому же…

Он подходит к столу. В чашках – ниточные хвосты пакетов. Должна быть та еще бурда, но запах… лаванда. Да, какой-то новый сорт дешевого бренда Lipton, но ароматный шлейф этот – настоящий. Как из Динкиного чайника. Я вдыхаю его. За спиной дрожат газовые цветки; два из них Джуд выключил. Все равно – четное число.

– К тому же?..

– У меня же ЧС. А у Арзамасова специальность – ЧС. Он психолог экстремальных ситуаций, работал – и до сих пор работает, просто ездит уже меньше – в Центре при МЧС. Если не знаешь, это народ, который помогает пострадавшим – да и силовикам, и спасателям – не спятить при терактах, стихийных бедствиях, в зонах военных конфликтов. Чечня. Беслан. Норд-Ост. Он вот это все видел. Еще когда кафедр-то таких не было – «экстремальной психологии». После Беслана… как это называют сейчас… выгорел, наверное. Ушел в преподавание, кафедры в нашем университете еще тоже не было, так что двинул совершенно в другую сферу, в мою, в лайтовую. Знаешь, как он рассуждает об эмоциональном интеллекте, например? Что он… ну как бы вернулся к истокам. Занимался тем, что купировал последствия терактов, войн, а теперь разбирает то, что может при определенных обстоятельствах к ним привести или не привести. Он классный.

Женя потирает руку. На запястье красуется пластырь. О чем-то мне это напоминает, о неприятном, но я не отвлекаюсь на мозговой штурм: тема интереснее. А понимание, что мне что-то интересно, – самый действенный из всех корвалолов.

– Разве в масштабах одной личности можно убить в зародыше войну? – не без подковырки уточняю я.

Женя фыркает. Кажется, я скучал по этому лошадиному звуку.

– Ты Гитлера-то вспомни! Ну мнения некоторых, что ему просто надо было дать спокойно стать художником. Он, получается, – Женя шумно отпивает чаю, сгрызает половинку печенья, – мой клиент. Я сказал бы ему искать истоки комплексов в детстве, срать на критиков с колокольни, самосовершенствоваться, оттачивать стиль и завести паблик вконтакте… Ну не смотри так. Знаю я, что про убитый в фюрере талант – просто шуточки. Но в каждой шутке…

В каждой. Тут он прав. Я вспоминаю отказные письма авторам, те самые, которых никогда не пишу. Подсознание мое, видимо, полностью на Жениной стороне: не хочет плодить разочаровавшихся в себе, озлобившихся Гитлеров.

– …Я попросил его… – Я упустил что-то, вспоминая увиденные в интернете картины Гитлера, действительно не бесталанные. Теперь пытаюсь ловить Женину мысль. – Я попросил: «Помогите мне», а он сказал: «Я больше ничем не могу». Мы тогда просто сидели с этим вискарем и разговаривали. Я, знаешь, прежде-то ему и вопросов про те годы почти не задавал, специальность его основную не изучал, а тут спросил: «А как же там? Что же вы делали?»

– А он?..