Теория Фокса

— В отличие от постсоветской России, мы сохранили коммунистическую партию. Но это мутант… Гибрид… В Союзе членство в партии было билетом в лучшую жизнь. Наша же партия не даёт своим членам никаких материальных привилегий. В Союзе, если ты не был членом, твоя жизнь была ничтожна. В Китае же твоя жизнь ничтожна, если ты член партии. Чувствуешь разницу? Членство в нашей партии не даёт никаких благ и преимуществ. Наоборот, они платят большие взносы, посвящают этому личное время. Идут на жертвы, чтобы быть членом партии. И она изо всех сил старается, чтобы все знали, как они велики, эти жертвы. Иногда даже идут как бы стихийные кампании в газетах: партийцы анонимно жалуются на свою тяжёлую долю и непосильные взносы. Знаешь зачем?

Джим смотрел на него исподлобья.

— Партия постоянно сигнализирует, как в ней всё плохо, отпугивая искателей лёгкой жизни. Они сами себя отсеивают. Любой может войти в партию, но в ней всего девяносто миллионов членов. Менее семи процентов. Но это люди, которым нужно управлять обществом. Без этого они не могут. И ради этого они готовы на лишения. И они способные, они мыслят — демагоги им не страшны. Самоотбор, мой друг, самоотбор. Их не надо выбирать. Они выбирают себя сами. Система с негативным самоотбором…

Он снова перевёл дыхание.

— И вот каждые десять лет эти семь процентов меняют руководство. Избирают новую элиту. Ротация. Разумеется, там не «один человек — один голос». Система сложная. Но каждый в той или иной степени влияет на решение. И мы сделали это уже пять раз. Полвека подряд. Так что это очень живучая система. И это не автократия, мой друг, это полития. Демократия, где голос даётся только способным. И где способные находят, отфильтровывают себя сами. Сам Аристотель считал политию утопией. Мы же её построили, величайшую демократию в истории человечества! И поэтому-то и смогли провести ответную опиумную войну. Против этой системы шансов у Запада нет. Их время ушло. Наша демократия более продвинутая, она более эффективна. Так что западной модели конец. Вот и всё. Эволюция, Джим.

0 дней, 0 часов, 26 минут.

— Гибридная демократия, говоришь? А как же культурная революция? Вы же убивали своих учёных. Посылали их в деревни и…

— И не только учёных. Вообще всех образованных. Знаешь, что было главным открытием Павлова? Вовсе не условные рефлексы.

— Какая связь?.. — зарычал Джим.

— Знаешь, что случилось с его собаками в 1924 году, когда подвал, где он их держал, затопило рекой? Это были те самые собаки, приученные к звонку. Павлов годы потратил, чтобы выработать в них рефлекс. В ту ночь он добрался до них, когда вода в клетках уже подступала к самому потолку. Так вот, одна странная вещь случилась с теми несколькими собаками, которых он успел спасти… Рефлексы были стёрты. Как будто их и не было… всех тех лет тренировок. Стресс… Стресс стирает рефлексы подчистую.

— И?!

— Почему Китай проиграл первую опиумную войну? Почему мы стали жалкой колонией Запада? А потому что наши элиты закостенели. Бюрократы, интеллигенция, городские жители — за столетия династии Цин они обросли древними привычками, сопротивлялись любым реформам. В них были старые, имперские рефлексы. Вот мы их и стёрли.

— Вы затопили Китай?! — Джим уставился на него, раскрыв рот.

— Мы послали городских в деревни и поставили крестьян ими руководить. Нужен был стресс, а что может быть хуже, чем когда твой вчерашний подчинённый становится твоим начальником? Мы перезагрузили общество. Начали с чистого листа.

— Но… но убивать?

— Не специально. Мы же не убивали ради удовольствия или мщения, как Сталин. Мы уничтожали, лишь когда не было другого выхода.

— Значит… — вдруг Джима ослепило как вспышкой. — Значит, так ты уничтожил Тьяо, свою племянницу? Не было выхода?

Лицо Ли в мгновение почернело, бездонные глаза вспыхнули, обезумев от боли. Ртом он пытался схватить воздух, как будто с ходу налетел на фонарный столб.

— Это… Это они… Они… — его свело судорогой. Он замер и стал говорить урывками, едва переводя дыхание. — Она преподавала физику, и кто-то… какая-то сволочь… донесла… Обвинили её в саботаже… Убили её прямо во дворе университета… Толпа… Палками и ногами. Затоптали. Её собственные ученики… Они разорвали её на части… Не партия… Не мы… Ничего… Я ничего не мог поделать… Когда я приехал… А-а-а!..

И тут выдержка окончательно покинула его. Он завыл:

— Ну что, Джим!.. Что? Что я мог поделать?! Я стоял там, на той площади, с двумя моими солдатиками против тысяч. Эти разъярённые лица, красные, крысиные глаза! Обезумевшая толпа… Я смотрел, как её убивают, и не смог двинуться с места, отдать команду… Не смог, Джим! Это, это были не люди… Животные, готовые разорвать любого…

Он схватился руками за голову.

— Я, я всегда думал, что у меня есть… смелость. Что я рождён, чтобы вести вперёд других… Но тогда, в центре той беснующейся толпы, тогда я мог отдать команду, но не отдал… Мог хотя бы попытаться… Но не попытался… Тогда я понял, что я… что я… — Гримаса невыносимой боли исказила его лицо.

— Что?

— Трус!