Эх, Машенька, Машенька, усмехнулся я про себя. Откуда Никанор Никанорыч знал об этом да и обо всем другом? Знай я ответ на этот вопрос, стоял бы я что ли сейчас здесь, подпирая колонну вечернего вестибюля и подслушивая разговоры сплетниц? Откуда Никанор Никанорыч знает про Машеньку, про мою научную работу и про мой рабочий-нерабочий понедельник? В конце концов, про Бильгамешу, лугаля-жреца Мардука в древнем городе Вавилоне? Откуда он знает? Кто он, Никанор Никанорыч и… Тут меня осенило. Перед глазами снова промелькнула сцена в которой замахивается Шаммурамат и вот уже летит кинжал с навершием в виде головы быка с ухмылкой Балу. Да да. Так назвал Бильгамешу своего собеседника в саду. Балу. Эта ухмылка, насмешливая, снисходительная, страдательная. Теперь я уже не сомневался, что Никанор Никанорыч и Балу – одно лицо. Человеческое или нет, но одно!
Все короткое время моих умозаключений, Маша разглядывала меня с некоторой опаской. Лицо мое очевидно не было бесстрастной маской, не умел я скрыть охвативших меня чувств. При этом, как в любой момент нервного озарения, мозг мой заработал с безжалостной скоростью и точность.
– А вам-то что с того, Мария? – ни с того ни с сего спросил я.
– Простите? – не поняла девушка.
– Ну узнаете вы, откуда знал он о ваших с Ольгой делах, и что? Изменит разве это что-нибудь?
Она замешкалась, недоуменно хлопая ресницами.
– Не знаю, но… – попыталась ответить она, но я не дал.
– Вот и именно, что не знаете, – возгласил я. – Не знаете, не понимаете, а вопросы задаете, которые в действительности может вас совсем и не касаются. Отправляйтесь-ка вы, Мария, в свое общежитие, курсовиком займитесь да поразмышляйте.
Природа моего тогдашнего срыва на Машу Шагину осталась для меня загадкой. Анализируя свое поведение, я понимаю, что ничего не было ни в словах ее, ни в манерах, что могло бы объяснить мой на нее выпад. Более того, откуда вообще мог я знать про общежитие, в которое сгоряча ее послал? Впрочем, теперь я думаю, что это даже к лучшему, что в общежитие, а не в другое какое место.
Ну а в тот момент, я демонстративно отвернулся от опешившей девушки, дополнив таким образом выразительнейшую картину моего к ней отношения. И вот стою я, спиной к Марии, и волна глупого гнева сходит, отпускает меня. Вот уже я судорожно размышляю о том, что со мной происходит. Поведение мое было не просто нахальным и грубым, оно было посторонним мне. Так запросто нахамить незнакомому доброжелательному человеку. Даже не могу припомнить, чтобы подобное случалось со мной раньше. Ведь я же вовсе не хам и не язва. Скорее наоборот. Искренне уважаю я людей, всех людей, без исключения, несмотря на то, что порой творится их, нашими руками, гнусть и грязь. Я уважаю людей, в противном случае, не мог бы работать преподавателем. Как же пал я так низко, сорвавшись на девушку, единственным проступком которой было обращение с вопросом к учителю?
Стоял я так, спиной к Марии, не поднимая глаз, чувствуя стыд и острейшую необходимость извиниться. Обернуться и извиниться, твердил я себе, обернуться и извиниться, немедленно.
Я повернулся, но, к своему изумлению, обнаружил перед собой не Марию Шагину, а Никанор Никанорыча, прежнего, бодрого, в мятом пальто и огромной серой шляпе с полями на манер американских гангстеров тридцатых годов.
– Здравствуйте, любезный мой Борис Петрович! – горячо воскликнул он.
Он ухватил мою укрытую пальто руку и принялся трясти ее.
– Давненько не виделись.
Я все еще находился под впечатлением разговора с Машей Шагиной, поэтому растерянно спросил:
– А где Маша?
Лицо Никанор Никанорыча сразу же сделалось печальным.
– Нехорошо получилось, Борис Петрович. Ой, нехорошо. Девушка-то перед вами не в чем не виновата. Не причем Машенька-то к вашим неудовольствиям.
Я, наконец, осознал, что передо мною стоит непосредственно предмет моего ожидания. Неуловимый Никанор Никанорыч, собственной персоной. Именно по его, Никанор Никанорыча, прихоти, я торчал здесь, в опустевшем вестибюле и уж конечно благодаря ему сорвался на ни в чем неповинную Машу Шагину.
– Бильгамешу! – громко сказал я, как пароль.
Никанор Никанорыч мгновенно посерьезъенел и недовольно огляделся по сторонам, будто кому-то было дело до меня и него в огромной шляпе.
– Что ж вы, Борис Петрович, минимальных секретностей не соблюдаете, – нахмурившись, шепотом затараторил он. – Не ровен час уши нас какие слушают? Сообщают куда не требуется, а?
Это его «а?», меня допекло окончательно.
– Перестаньте ломать комедию, Никанор Никанорыч! – воскликнул я так, что шарахнулись стоявшие за углом женщины в платках. – Никаким ушам до нас с вами нет дела. А что до упомянутых вами секретностей, так вы настолько рьяно их соблюдаете, что до сегодняшнего дня я даже не понял вашего ко мне дела!
Я оторвал преисполненный праведного гнева взор от замеревшего Никанор Никанорыча и обнаружил что все, кто находился вокруг, таращатся на меня. Нет, не таращатся, а скорее испуганно косятся. В количестве двух упомянутых женщин и еще двух идущих мимо студентов.
– Прошу прощения, – сказал я всем сразу.