Теория квантовых состояний

Оберфюррер поделился с Ханом идеей использовать концентрационные лагеря как научную базу для экспериментов. Естественно только над теми, кто идеологически чужд новой Германии, кому никогда не будет в ней места. Опыт первой мировой войны показал, что враг может использовать химическое оружие не менее успешно чем немцы. Планировалось использовать узников концентрационных лагерей, чтобы, применяя к ним горчичный газ, иприт и их модификации, выработать новые, лучшие средства защиты, а потенциально и более совершенное отравляющие химикаты. Ставилось на промышленные рельсы то, что в Галиции, Италии и Бельгии Габер, Хан и их коллеги испытывали на себе. Тысячи узников, конвейер смерти.

— Вы ведь знаете, лагерь Хаксенхаузен, под Ораниенбургом? — спросил офицер. — Там мы хотим организовать первую опытную площадку.

Отто судорожно вздохнул. Потом натужно, чужим каким-то голосом, произнес:

— Простите, но моя работа с химическим оружием осталась в далеком прошлом, — и добавил чужим каким-то голосом, — я не стану работать над убийством людей.

— Людей, вы сказали? А как же чистота арийской расы, гер Хан? — перебил его офицер и надвинулся на него, вырастая над Отто загораживающей небо кокардой, — Фюрер высказался весьма однозначно, что занимаемся мы ничем иным, как прополкой грядки. Оставляем только чистые, сильные семена, избавляясь от слабых, испорченных. Разве не справедливо будет обратить борьбу с сорняками в удобрение для дальнейшего нашего роста. Вы не согласны?

Хан почувствовал, как задрожали его пальцы с почти потухшей сигаретой. Он отрицательно закачал головой. Чтобы как-то справиться с собой он поднес сигарету к губам и глубоко, судорожно затянулся. И задохнулся. Ватный, безвкусный дым, вязкий, заполнил его ротовую полость, не желая идти внутрь, проваливаться в легкие. Его пронзил спазм, из глаз брызнули слезы, он не мог дышать и тут же вернулось воспоминание о ночи в Галиции, у полевого госпиталя армии Кайзера. Точно такой вкус был у той сигареты, вкус теплой ваты.

Он поднял глаза на собеседника. Тот отступил на два шага и манерно снял фуражку. Отто немедленно узнал его. Те же выразительные черты, торчащий нос и гладко выбритая голова. Пронзительный взгляд, выражающий то ли самодовольство, то ли удовлетворение. Почти двадцать пять лет прошло, Хану уже стукнуло шестьдесят, но незнакомца годы совсем не тронули. Дыхание постепенно возвращалось к Отто, он тяжело дышал, опираясь на лестничные периллы.

— Похоже, гер Хан, концентрационным лагерям придется обойтись без вас, — сказал незнакомец в форме оберфюрера. Отто не мог определить, был ли это сарказм, — А вот разговор, который состоялся сегодня в министерстве науки, без вас не обойдется. Все-таки расщепление ядра обогащенного урана — ваше детище. И последствия неуправляемой цепной реакции деления могут быть куда масштабнее, чем горчичный газ.

Он снова надел фуражку, поправил. Отто шумно откашлялся, все еще не в силах говорить.

— До новой встречи, гер Хан, — незнакомец повернулся и зашагал прочь.

В ту ночь к Отто вернулись кошмары о войне. В последние раз такое бывало с ним довольно давно, несколько лет назад. Он несколько раз просыпался, и Эдит долго успокаивала его, приносила воды. Отто снились странные, бессвязные эпизоды, оставлявшие у него послевкусие жуткой безвкусной сигареты. Ему виделся лысый незнакомец, уходящий в туманные зеленоватые хлопья ядовитого газа, как пытался Отто нагнать его, но тот удалялся неторопливо, неотвратимо, пропадая, растворяясь в клубах дыма. Отто бежал за ним, спотыкаясь, падая в грязь, замечая лежащие вокруг скрюченные синегубые тела, и у него начинался чес, слезились глаза, першило в горле и он просыпался. В другом вязком сне Отто видел себя в окопе, у бельгийского Ипра, под минометным обстрелом. По дну рва были рассыпаны громоздкие, тяжелые шары, передвигаться по которым было скользко, неудобно. Из-за высокого бруствера на окоп налетали мины странной шарообразной формы. Они не падали молниеносно, со свистом, как положено, а замедленно приближались, неторопливо и смертоносно. При этом Отто отчетливо осознавал, что бегает он, топчет в окопах ядра двести тридцать пятого изотопа урана, неподъемные, скользкие, а медленные мины — это нейтроны; и нет ничего страшнее, если налетит такая мина на шар, и начнут ядра рваться одно за другим. Он носился, поскальзывался, спотыкался и падал в окопе, отталкивая чем придется нависающие тяжелые мины, и просыпался в тот самый момент, когда одна из них, до которой не сумел он дотянуться, падала на шар.

— Я встретил утро, сидя в гостиной, выкурив целый портсигар за одну ночь. Это было словно наваждение, тот же самый страх, что сковал меня в пятнадцатом году. И тот же самый гость. Видимо все-таки годы нисколько нас не меняют, потому что в голову мне пришла точно такая же мысль, как в далеком тысяча девятьсот пятнадцатом.