Теория квантовых состояний

— Я не покажусь вам чересчур бестактным, если попрошу вас уплатить за пиво?

— Я вас еще увижу?

Вильфрид отрицательно покачал головой.

— Оставлю вам взамен подарок.

Он сунул руку в карман суконной куртки, вынул оттуда нечто и со стуком положил перед Отто на стол. Светло-зеленый, матовый камень или кусок стекла.

— Тринитит или аламогордово стекло, — пояснил Вильфрид. — Сплавленный кварц и полевой шпат с места испытания первой ядерной бомбы на полигоне Аламогордо, в штате Нью-Мексико, США. Всего доброго.

***

Я открыл глаза, чтобы постепенно, силуэт за силуэтом, передо мной проступила уже знакомая полу-готическая обстановка — подсвечники, камин, люстра, ковер, пузатая мягкая мебель. С некоторым запозданием в пейзаже обнаружилась знакомая фигура Никанор Никанорыча, прямо передо мной, в положении в котором я оставил его до ступени посвящения.

Возвращаясь ото сна, жмурясь и отмаргиваясь, я замечал сгустившуюся полутьму, словно бы горящих свечей стало меньше. Рельефы геральдических щитов оторочились глубокими тенями, отблескивая тускло, зловеще.

Лилианы и Азара в помещении больше не было. Передо мной стоял один Никанор Никарорыч, участливо наблюдая, как я просыпаюсь.

В руках Никанор Никанорыча был стакан воды, который он, едва убедившись, что я проснулся, протянул мне. Я стал уже немного привыкать к ощущениям заторможенности и слабости, приходящие после видения. Холодная вода освежила меня, смочив пересохший рот.

— Все в порядке, Борис Петрович? — осведомился Никанор Никанорыч.

Я не совсем еще пришел в себя, поэтому только кивнул.

— Замечательная история, вы не находите? — спросил он, расплываясь в улыбке.

Я не сразу взял в толк, о какой истории о говорит. О моей ли истории, сидящего тут, на краю границы понимания, или о только что рассказанной, о немецких ученых Отто Хане и Лизе Мейтнер. Скорее всего второе.

В голове был хаос, очередной ворох мыслей, выводов и картин, стоявших перед моими глазами, и их я, будто устаревший процессор, пытался одну за другой перерабатывать, анализировать, делать выводы, в действительности совсем еще не пришедший в себя от пережитого.

Я читал когда-то литературу о немецких ученых времен Третьего Рейха и второй мировой, о предъявляемых им справедливых претензиях, и их оправданиях, которые, ясное дело, никогда не будут признаны удовлетворительными. Похожий разговор Никанор Никанорыч заводил со мной и Анатолием в одну из первых наших встреч. Об ответственности ученого в условиях кровопролития, когда вес каждого выбора многомерен и неоднозначен. Но тогда мы скомкали его, отшутились и замяли. Теперь я побывал там, стал частью истории, в которой кто-то выбирает науку, кто-то самореализацию, а кто-то саботаж, и нет никакого единого мерила, помимо собственных внутренних ощущений. Я не совсем разобрался в моральной составляющей такого выбора. Судя по декларируемой Никанор Никанорычем с товарищами, защитной своей функции, мораль их интересовала настолько, насколько помогала манипулировать "подопечными". Как манипулировал Отто Ханом Азар, однако, не совсем прямолинейной, очевидной была эта цепь манипуляций, начавшаяся в далекую первую мировую. Я словно бы упускал важное звено цепи.

Мои мысли перескочили на Отто Хана. Он ведь тоже не погиб, не заблудился в своем ограниченном лабиринте вероятностей. Правильный выбор его очевидно состоял в том, что он самоотверженно отдался борьбе с новым ядерным оружием. Кроме того, исходя из последнего разговора Отто с Вильфридом, немецкой ипостасью Никанор Никанорыча, открытие деления ядра урана могло состояться задолго до Хана и Мейтнер, однако, эту вероятность вовремя не допустили.

Голова моя, по началу отказывавшаяся включаться в немедленный анализ, рассуждения, начинала выхватывать одну за другой подробности, эпизоды ступени. В ней выкристаллизовывались и рассыпались теории, за частью которых я уже не поспевал. Из пласта личных воспоминаний, открытых мне гораздо глубже, чем передавал Отто Лизе, мне вспомнился вдруг Вейцзеккер, молодой, талантливый физик. Задержался я на особенной его философии на тему квантовой физики, вероятностей и морали, которую даже Вильфрид упомянул. И еще завершающая беседа Вильфрида с Отто о ступенях посвящения, будто бы насильно свернутая. Было ли тому причиной утомленное, разбитое состояние Отто, не готового к продолжению разговора? Он словно вовсе не был заинтересован, не испытывал любопытства, желал только прийти в себя, после пережитого с Лизой. Да и Вильфрид очевидно не особенно настаивал, ставил точку. Интересно, сколько ступеней было позади у Отто? Из его рассказа выходило, что только две. В этом случае в этих историях-предупреждениях появлялся новый аспект, о котором я вообще не думал. Действительно, зачем нужны ступени, какой смысл в подсказках, в подталкивании научного открытия? Ведь не может же быть, что это обусловлено одной только необходимостью снизить риск. Что-то я определенно упускал.

Я услышал голос Никанор Никанорыча, который будто вел диалог с моими еще не оформившимися мыслями.