Теория квантовых состояний

После этих слов, он пристально и беспристрастно воззрился на меня, от чего стало мне неприятно. Может быть так смотрит акула, когда из глубины разглядывает бултыхающуюся у поверхности жертву. Рыбьи глаза его не выражали ничего, кроме холодного осуждения и некоторой несокрушимой убежденности, от которой внутри все сжималось и делалось не по себе. Он будто сканировал меня снаружи и изнутри, и заранее уже осудил вместе с костылем, возвышающимся над столом неприлично гордой своей подмышечной перекладиной в вельвете.

Следующий разговор запомнил я урывками. Это был тяжелый и неповоротливый диалог в форме допроса, не уложившийся в моей голове, отмечал я только, что каждый ответ давался мне мучительно и ловил я себя на мысли, что вопросы ставятся так, чтобы выставить меня виноватым при любом ответе. Я подолгу молчал, дергал плечами и трогал себя за лицо, отвечая местами невпопад и даже вопросом на вопрос, и иногда казалось мне, что за непроницаемой маской, за провалами глаз непоколебимого допрашивающего, грохочут громы и молнии при взгляде на меня, несобранного и нелогичного.

Про собственно нейронную сеть он задал мне едва ли пару вопросов. "Когда начал", "почему", ни к селу, ни к городу спросил — "что мною двигало". Был вопрос про родителей, про их развод, про переезды и про завод, который оставил я. Спросил про мой развод, потом перескочил сразу на Финляндию и чересчур частую мою переписку с Хельсинки. Задержались мы на заграничной этой теме, и в вопросах его чувствовалась обернутая в снисходительность враждебность. Он продолжал пронизывать меня взглядом, внимательным, фиксирующим каждое мое почесывание, шевеление, когда подтягивал я затекшую ногу или хмурил лицо.

Вспомнил Валентин Сергеич и про Николая Никитина, допытывался об отношении моем к трудоустройству его в международную, западную компанию. Поражался я его осведомленности и вопиющей, бессердечной, беспощадной подозрительности. Словом, допрашивал он меня профессионально, методично, и не мог я взять в толк, подозревают ли меня уже в международном промышленном шпионаже, или же выступаю я частью некого живодерского протокола при приеме на работу в органы. За каменным его лицом нельзя было ничего разглядеть, и не понимал я даже, задает он мне эти вопросы просто списком по форме, или же есть у него ко мне претензия, которую придерживает он, чтобы вынуть ее из кармана контрольным выстрелом. Чувствовал я только всем своим естеством, что представляю в глазах Валентин Сергеича пустое место, не было в нем ни малейшей заинтересованности в научной или инженерной моей ценности, а исключительно холодная препарирующая сталь.

Он все-таки заглянул в свою папочку с тесемками. Оттуда выудил он упоминание о недавнем происшествии у третьего университетского дома, в котором впервые услышал я намек на некоторую неотрицательную свою характеристику, а также последний случай, когда получил я травму, подчеркнув, что обстоятельства попадания моего в эту, удаленную часть города, в поздний час, по-прежнему вызывают подозрения. Последнее не прозвучало в форме вопроса, он проконстатировал этот вывод и воззрился на меня, ожидая реакции. Я молча смотрел в ответ и моргал, со смешавшимися мыслями в голове.

Надо ли говорить, что вылетели из моей головы все предупреждения Лилианы. Я взопрел, во рту моем пересохло и думал я только о том, чтобы поскорее все закончилось. В голове не было и мысли о том, чтобы управлять как-то руслом разговора, почувствовать, во меня что вовлекают. Скорее мною жонглировали как хотели.

Так же неожиданно, как начал, худой усатый Валентин Сергеич закончил. Он связал аккуратным бантиком тесемки, встал, коротко поблагодарил меня растрепанного и нервного, и вышел. Я понятия не имел, что будет дальше. Прошел ли я тест или через минуту милиция явится заковывать меня в наручники.

Вернулись Олег Палыч с Степан Анатольичем. Артем Кириллыч задержался в коридоре. Олег Палыч оценив мое состояние, придвинул стул и сел рядом со мной, говорил успокаивающие какие-то слова, но я пребывал в состоянии близком к прострации и не слушал его.

Через пять минут вернулся бодрящийся, со скошенным лбом Артем Кириллыч. Бросилась в глаза его широкоплечая мощь, шире даже Анатольевой, хотя и гораздо ниже был он ростом. Видя изнеможенного меня, он с напускным весельем сказал, что Валентин Сергеич как всегда перестарался, однако же таков установленный порядок, если желаем мы трудиться на благо отечества, и что успешно я прошел проверку. Он говорил что-то еще, про следующие встречи уже не в министерских кабинетах и звучало это в устах его делом вполне решенным.

Остаток разговора помню я плохо. Артем Кириллыч пожимал мою руку в своей могучей ладони, говорил что-то про чай и кофе, которые сейчас же приготовит его расторопная секретарша Леночка.