Теория литературы

Русские писатели XIX в. более суровы к своим рефлектирующим героям, нежели Гете к Вертеру. Суд над всецело сосредоточенным на себе человеком (характер которого правомерно возвести к мифу о Нарциссе) и над его уединенной и безысходной рефлексией составляет один из лейтмотивов русской "послеромантической" литературы. Он звучит у М.Ю. Лермонтова ("Герой нашего времени"), И. С. Тургенева ("Дневник лишнего человека", "Гамлет Щигровского уезда", отчасти (177) - "Рудин"), в какой-то мере у Л.Н. Толстого (ряд эпизодов повестей "Отрочество" и "Казаки"), И.А. Гончарова (образы Адуева-младшего, ) в немалой степени Райского).

С максимальной жесткостью, негативно по сути оценивается уединенное сознание в "Записках из подполья" Ф.М. Достоевского. Здесь рефлексия предстает как удел "антигероя", существа слабого, жалкого, озлобленного, стремящегося "ускользнуть" от правдивой самооценки, мечущегося между несдержанными рассказами о своих "позорах" и попытками самооправдания. Не случайно герой признается в особой остроге наслаждения, доставляемого мучительным самоанализом.

Самоуглубленность человека, его всецелая сосредоточенность на собственной персоне, ставшие приметой эпох сентиментализма и романтизма, а также последующего времени, получила философскую интерпретацию в "Феноменологии духа" Г.В.Ф. Гегеля. Рефлектирующее сознание философ назвал "томящимся" и "несчастным", оценив его весьма жестко: как безумство самомнения. Этому сознанию, написал он, "недостает силы ...> выдержать бытие. Оно живет в страхе, боясь запятнать великолепие своего "внутреннего" поступками и наличным бытием, и дабы сохранить чистоту своего сердца, оно избегает соприкосновения с действительностью". Носителем подобного самосознания, по Гегелю, является исполненная страстного томления и скорби "прекрасная душа, истлевающая внутри себя и исчезающая как аморфное испарение, которое расплывается в воздухе"1.

Но значимо и иное: рефлексия, подаваемая в формах психологизма, у наших писателей-классиков неоднократно представала как благая и насущная для становления человеческой личности. Свидетельство тому, быть может, наиболее яркое, -центральные персонажи толстовских романов: Андрей Волконский и Пьер Безухов, Левин, отчасти Нехлюдов. Этим и подобным им героям других авторов присущи духовная неуспокоенность, желание быть правыми, жажда духовных обретений.

Один из важнейших стимулов рефлексии литературных персонажей пробудившаяся и властно "действующая" в их душах совесть, которая тревожит и мучит не только пушкинских Бориса Годунова, Онегина, Барона, Гуана или Паратова, (в финале "Бесприданницы" А.Н. Островского), но и Андрея Волконского, вспоминающего покойную жену, тургеневскую Лизу Калитину, которая раскаивается в том, что дала волю своему чувству к Лаврецкому, а также Татьяну в финале "Евгения Онегина". Несет в себе чувство вины и герой толстовского рассказа-жития "Отец Сергий". (178)

На содержательные функции психологизма в литературе (наряду с приведенными словами Гегеля) проливают свет бахтинские суждения о сущности самосознания. Позитивно значимое переживание ученый увязывал с тем, что назвал "нравственным рефлексом" и характеризовал как "след" смысла в бытии: "Переживание как нечто определенное ...> направлено на некий смысл, предмет, состояние, но не на самого себя". Подобного рода движениям души Бахтин противопоставлял переживания болезненные, ведущие человека в тупик раздвоенности, которые он назвал "саморефлексом". Этот саморефлекс порождает то, "чего быть не должно": "дурную и разорванную субъективность", которая связана с болезненной жаждой "самовозвышения" и боязливой "оглядкой" на мнение о себе окружающих1. И художественная литература (особенно в XIX в.) широко запечатлевала эти разнонаправленные тенденции самосознания, по достоинству их оценивая.

Психологизм, как ни глубоки и органичны его связи с жизнью рефлектирующих персонажей, находит широкое применение также при обращении писателей к людям, которые безыскусственно просты и не сосредоточены на себе. Вспомним пушкинского Савельича, няню Наталью Саввишну и гувернера Карла Ивановича из "Детства" Л.Н. Толстого, старуху Анну в повести В.Г. Распутина "Последний срок". Исполненными психологизма оказываются даже образы животных ("Холстомер" Л.Н. Толстого, "Белолобый" А.П. Чехова, "Сны Чанга" И.А. Бунина, "Корова" А.П. Платонова, волки в романе Ч. Айтматова "Плаха").