Теория праздного класса

Пригодность предметов, ценимых за красоту, прямо определяется их дороговизной. Указанную зависимость иллюстрирует простой пример. Серебряная ложка ручной работы при коммерческой стоимости от десяти до двадцати долларов не более полезна (в утилитарном значении этого слова), как правило, чем ложка из того же материала, изготовленная машинным способом. Быть может, она даже не полезнее той, что изготовлена машинным способом из какого-то «неблагородного» металла вроде алюминия, а ведь стоимость последней не превышает десяти-двадцати центов. Вообще говоря, первый из двух названных предметов обихода обычно менее полезен при использовании по очевидному назначению, нежели второй. Конечно, тут немедленно возразят, что, если отталкиваться от такой точки зрения, налицо пренебрежение одним из главных, если не главнейшим качеством более дорогой ложки: ложка ручной работы потакает нашему вкусу, нашему чувству прекрасного, тогда как та, что изготовлена машинным способом из неблагородного металла, не имеет никакого иного полезного назначения, кроме грубой функциональности. Несомненно, факты таковы, но по размышлении становится ясно, что приведенное возражение не столько убедительно, сколько предположительно. Ведь (1) пусть два различных материала, из которых сделаны наши ложки, обладают каждый собственной красотой и пригодны к употреблению данным способом, материал, из которого изготовлена ложка ручной работы, раз в сто ценнее неблагородного металла, хотя и не слишком-то превосходит его с точки зрения красоты фактуры или цвета и ничуть не более полезен по механической пригодности; (2) если при тщательном осмотре обнаружится, что ложка ручной работы на самом деле является лишь искусной подделкой под изделие ручной работы, причем такой умелой, что при всяком осмотре, кроме самого скрупулезного, она производит впечатление подлинной по форме и фактуре, то полезность предмета, включая сюда и удовлетворение потребителя при созерцании его как произведения искусства, немедленно снизится процентов на восемьдесят-девяносто или даже более; (3) если две ложки оказываются при достаточно пристальном осмотре настолько одинаковыми на вид, что подложный предмет опознается лишь по меньшему весу, то такое сходство цвета и формы почти не прибавляет ценности предмету, который изготовлен машинным способом, и не приносит потребителю сколько-нибудь более ощутимого удовлетворения «чувства красоты» при созерцании – разве что дешевая ложка окажется новинкой, которую возможно приобрести по номинальной стоимости.

Этот случай с ложками является типичным. Как правило, большее удовлетворение от употребления и созерцания дорогих и якобы красивых предметов в значительной мере проистекает из утоления нашего стремления к дороговизне, замаскированной под красоту. Гораздо чаще мы высоко ценим превосходные предметы за их почетное превосходство, а не просто за некую исходную красоту. Требование нарочитой расточительности обычно не присутствует как осознаваемое в наших канонах вкуса, но оно тем не менее в них содержится – как господствующая норма выбора, формирующая и поддерживающая наше представление о красоте и позволяющая нам различать, что может быть легитимно признано красивым.

Как раз тут, где сталкиваются и смешиваются понятия красоты и почета, в каждом конкретном случае труднее всего провести разграничение между полезностью и расточительностью. Часто бывает так, что предмет, который служит почетной цели нарочитого расточительства, одновременно прекрасен, а затраты труда, которым он обязан полезностью для первой цели, могут придавать и зачастую придают предмету красоту формы и цвета. Вопрос еще более усложняется тем обстоятельством, что многие предметы, как, например, драгоценные камни и металлы, а также некоторые другие материалы, которые используются для украшения и убранства, обязаны своей пригодностью в области нарочитого расточительства тому факту, что прежде они служили предметами, восхищавшими своей красотой. К примеру, золото обладает изрядной привлекательностью для наших органов чувств; внутренняя красота присуща очень многим, если не большинству высоко ценимых произведений искусства (пусть нередко с существенными оговорками); то же самое верно для некоторых материалов, из которых шьют одежду, каких-то пейзажей и ландшафтов и в меньшей степени для многого другого. Помимо этой внутренней красоты, все эти объекты едва ли вызывали бы зависть или становились бы монополизированными предметами гордости их владельцев и пользователей. Но полезность всего перечисленного для владельца обычно проистекает не столько из внутренней красоты, сколько благодаря почету, который окружает владение ими и их потребление, или благодаря тому, что так предотвращается порицание в денежной неблагопристойности.