Теория вечной жизни

В стремлении приобрести сознание в телесной жизни мы находимся в положении человека в открытом море, в лодке, давшей течь, который старается научиться плавать, пока лодка еще на плаву, ибо он знает, что, когда лодка потонет, будет слишком поздно. Это умение плавать в другом мире, это приобретение постоянного принципа сознания связано с намеренным созданием души.

Оставляя в стороне на время великих мистиков и религиозных учителей, мы можем ясно увидеть, что именно этим путем шли многие из великих писателей, художников и музыкантов, чья тайна, если мы не допускаем такой возможности, ускользает от нас.

В творчестве Шекспира, например, мы чувствуем огромное крещендо понимания всех слабостей, страстей, жертв, борений и устремлений людей, что неизбежно подразумевает обнаружение всех сторон человеческой природы в себе самом, то есть путем самосознания. В то же время именно за счет такого ясного видения и выражения всех человеческих страстей нечто в самом Шекспире, как мы можем почувствовать, постепенно отделило себя от них, помня все это и тем не менее оставаясь в стороне. В «Юлии Цезаре», «Макбете», «Гамлете» мы как будто видим изображение во многих лицах одного и того же человека, который проживает через величайшие страдания и трагедии, которые может принести жизнь, но в ком тем не менее нечто уже начинает существовать независимо от этого, независимо от его собственных человеческих чувств по отношению к этому. Именно таковая способность придает этим персонажам странное свойство неадекватности, если мерить их стандартами мира. Они уже идут по иному пути, чем все остальное человечество: их жизни уже не имеют смысла с точки зрения мирских результатов. Ибо они начинают помнить себя.

Еще более яркий пример можно найти в длинном ряду автопортретов Рембрандта, которые, если взять их вместе, подходят ближе к изображению длинного тела человека, чем что-либо иное в искусстве и литературе. С самого раннего из них мы наблюдаем, как Рембрандт старается видеть себя, пытается запечатлевать на холсте с ужасающей объективностью моменты страха, глупости и бесконтрольного веселья, когда он застает себя врасплох, погруженным в почти животную бессознательность[74].

Постепенно он способен отделять себя от все большего числа этих слишком человеческих проявлений Рембрандта, и уже в поздних своих автопортретах он, кажется, видит всего себя извне и со стороны. Мы получаем ошеломляющее впечатление, что этот взгляд отделил себя от бренной человечности, и что Рембрандт знает и помнит себя совершенно по-другому, чем обычные люди.

У этого процесса есть и другая сторона. Очевидно, что одно из условий бегства от некоторых обстоятельств жизни и некоторых физических ограничений в том, что сперва должны быть реализованы все или бо́льшая часть возможностей, заложенных в этих ограничениях. Обычные люди осуждены на повторение своих жизней, потому что они еще не начали осознавать возможности, которые содержатся в этих жизнях. Но у таких людей, как Рембрандт или Шекспир, ситуация совершенно иная. Количество наблюдения и понимания, по отношению ко всем сторонам и ситуациям человеческой жизни, ко всем классам и типам человеческих существ, которое было извлечено из материальной жизни Шекспира, неисчислимо.

Повторение вызвано недостатком понимания. Это тот механизм, посредством которого каждый человек получает шанс понять больше, стать более сознательным в своих реальных условиях – ибо, если он не может контролировать имеющиеся, он определенно не сможет контролировать и другие, менее знакомые. Но Шекспир и Рембрандт уже получили и извлекли невероятное количество понимания из своих собственных жизней, и поэтому почти невозможно представить, что такие жизни будут повторяться так же, как должны повторяться несознательные.

Например, невозможно поверить, что Шекспир должен снова написать «Гамлета». Он уже сделал это однажды – и сделал совершенно. Повторение совершенства означало бы некую бесполезную трату, очевидно, не заложенную в космических законах. Несовершенство повторяется, совершенство – нет. И тем не менее «Гамлет» существует в истории. В его бесчисленных постановках были заняты сотни актеров и режиссеров, они повлияли на десятки тысяч зрителей, создали моду, фразы и направления мысли, которые окрашивают всю нашу цивилизацию, и проникли даже в ее самые механические аспекты. Поэтому кто-то должен написать «Гамлета».

Чтобы избежать возвращения, Шекспир должен научить кого-то другого написать «Гамлета». Он должен поставить кого-то другого на свое место. Тогда он окажется свободен для других задач. И на самом деле этот пример очень удачен, ибо в знаменитом споре о Бэконе-Шекспире мы, кажется, видим в обычном времени неясный след того, как авторство великого исторического труда переходит от одного человека к другому, в следующих друг за другом возвращениях.