Теория вечной жизни

Как такие люди приходят к своему странному положению, столь близкому к свободе? Их самое очевидное отличие состоит в их сильном желании видеть объективно – даже самих себя. Но кроме этого нас не может не поразить та странная роль, которую, как кажется, играет для них страдание. Вновь и вновь мы видим, как в жизнь таких творческих гениев входит великая трагедия, которая кажется странно неотвратимой, которой они не стараются избежать, и которая им неким удивительным образом, как кажется, необходима. Как будто на определенной стадии их растущей объективности по отношению к себе никакое обычное переживание уже не имеет достаточной глубины, ничто иное, кроме страдания, не может быть достаточным испытанием их приобретенной силы.

Это особенно характерно для таких людей при приближении смерти. Рембрандт в конце своей великолепной карьеры умер больным, забытым и совершенно одиноким. Бетховен, глухой, разбитый параличом, беспомощный и покинутый, был забыт даже тем пьяным юнцом, которого послали за доктором. Толстой умер на деревенской железнодорожной станции, когда в возрасте 82 лет ушел из дома в невозможное паломничество в Тибет. Ньютон так далеко вышел за рамки обычных отношений с людьми, что его лечили как сумасшедшего, и то же самое произошло с Ницше.

Конечно же, жизнь каждого человека трагична и одинока. Но в этих случаях трагедия и страдания играют, кажется совершенно иную роль, чем в жизни обычных людей. Обычные люди растрачивают свои страдания бессмысленно и бесполезно, и для них стремление уйти от бессмысленной боли – без сомнения правильно. Но в некоторых других случаях входит, как кажется, совершенно иной элемент намеренного страдания. Страдание не избегается, но его даже ищут – просто потому, что это самая трудная вещь, с которой человек может иметь дело, и величайшее испытание его способности отделения сознания от телесных проявлений и наблюдения их сверху вниз объективно.

Если мы обратимся к великим религиозным учителям человечества, мы найдем такое намеренное страдание, доведенное до пределов, которые с точки зрения обычных людей совершенно непредставимы. Одно-единственное слово Пилату могло все изменить. Но Христос не делает совершенно ничего, чтобы предотвратить свое распятие, и на самом деле действует так (учитывая обстоятельства и настроение народа), чтобы сделать его неизбежным. Сократ ведет себя подобным же образом перед афинским сенатом. Будда сознательно съедает отравленную пищу, предложенную ему кузнецом в придорожной деревне. А Миларепа, тибетский святой, когда один из завистливых пандитов обещает своей любовнице бирюзовый камень, если она даст мудрецу чашу с отравленным творогом, вначале посылает женщину назад, чтобы получить свою награду, а затем добровольно принимает чашу. В каждом из этих случаев рассказчиками передано предельно ясно, что такая добровольная смерть сопровождается страшной агонией, которая ясно предвиделась и была привлечена намеренно.

У такого страдания должно быть много значений, многие из которых остаются для нас невидимыми. Однако вспомним все то, что было сказано о возможности спастись из цикла человеческих жизней, сохраняя полное сознание и память за пределами смерти в момент выхода в электронный мир. И о том, что сознание, чтобы оказаться достаточно твердым и закаленным для такого испытания, должно было уже доказать свою способность выдерживать самые ужасные потрясения и трудности, которые только может предложить физический мир.

Как минимум с одной точки зрения намеренное навлечение на себя великого страдания непосредственно перед смертью должно приучить сознание к таким потрясениям, чтобы оно смогло выдержать этот финальный переход, не дрогнув. Умение выдерживать большую боль дает сознанию силу и полет, необходимые для того, чтобы продолжать дальше без тела; позволяет ему, так сказать, взлететь самому по себе.

Ибо страдание – это основное средство, которым одна часть человеческого механизма может быть отделена от другой. Даже у зубного врача человек иногда способен почувствовать: «Оно страдает, но я не страдаю». Сидя же в удобном кресле в теплой комнате после хорошего обеда, подобное ощущение вызвать в себе практически невозможно.

Такое разделение, когда оно идет достаточно далеко, высвобождает множество эмоциональной энергии. Нам уже известна огромная шкала энергии, освобождаемой отщеплением электронных оболочек от ядра атома. В точности подобно этому освобождение энергии в человеке отщеплением внешних физических оболочек его организма от его ядра, его неизвестного «Я». Такое отщепление обычно производится смертью, и мы уже говорили о невообразимых результатах этого неуправляемого процесса.