Теория выигрыша

Хотел бы и я внести свою лепту в этот нелегкий труд, ведь и я кое-что знаю. Но приходилось мне молчать все последние десятилетия, не думаю, что когда-нибудь выскажусь публично. Если мне правильно передали (спасибо Анне Владимировне из библиотеки Иностранной литературы, она отдыхала по соседству со мной и моей супругой в Юрмале, она-то и рассказала о Вашем удивительном труде), Вы – человек куда более молодой, чем я, Вы, Бог даст, доживете до тех времен, когда можно будет высказываться по любым вопросам. Я дожить не рассчитываю».

Она внимательно осмотрела все листы. Даты не было.

Не хотелось читать эту старую скукотищу, но все-таки манила мысль, что автор – хозяин книг. И может, будет дана разгадка тайной комнаты и переверзинских пропаж?

Она оглянулась на Калаутова – тот все марал бумагу. Это надолго.

«Насколько я понял, Вас интересует, какие мистические исследования вели фашисты в тридцатые годы. На эту тему существует много иностранных трудов. В Союзе их достать трудно, но Вы переводчик, владеете языками. Наверное, Вы и без меня все по этой теме выяснили. Не этим я хочу Вас отвлечь. Дело в том, что я был знаком с более частной ветвью данных исследований – ветвью, не то чтобы не заинтересовавшей фашистов, а, скорее, не замеченной ими. Я узнал о ней в 1948 году, когда работал в Калинине в одном дорожном управлении. Эта работа принесла мне много горя. Потерпите еще чуть-чуть, и Вы поймете, какое это все имеет отношение к Вашим изысканиям.

Нашим дорожным управлением руководил один человек, которого впоследствии обвинили в экономических махинациях. Все его управление было «липой», а лучше сказать, авантюрой для выкачивания огромных денег. Устраиваясь туда на работу, я об этом не знал.

Директор, о котором идет речь, вначале показался мне крайне неприятной личностью. У него был сильный украинский акцент, говорил он с большим количеством ошибок, и, хотя он ходил в шляпе, как полагалось интеллигентам того времени, он много пил и был груб с подчиненными. Однажды я донес его, пьяного, на себе до дома, и там он, по привычке всех пьяных, начал удерживать меня, предлагал выпить и при этом откровенничал – «раскрывал душу», как говорят. Он рассказал мне, что его отец был красный командир, а отчим – великий немецкий ученый, образованнейший человек, член Коминтерна и друг Сталина. За такое хвастовство в те годы можно было сильно пострадать, поэтому я испугался. В том, что это пустое бахвальство, я не сомневался ни секунды. Надо было видеть нашего директора, неопрятного, нечистоплотного, надо было слышать его грубую вульгарную речь, изобилующую жаргонизмами. В общем, не вязался его облик с «великим» и «образованнейшим» отчимом. Но я, конечно, не подал вида, что не верю. Директор же продолжал хвастаться, что отчим был его воспитателем, учителем и передал ему все свои знания. «И даже полномочия» – сказал директор. О каких полномочиях шла речь, я не понял.

С того вечера он начал выделять меня из толпы подчиненных. Иногда мне казалось, что он относится ко мне, как к сыну. Мы стали много общаться, и постепенно я пришел к выводу, что мое первое впечатление о нем было обманчиво. Нет, он не был глупым человеком и, рассуждая о жизни, высказывался так тонко и парадоксально, что этому могли позавидовать и некоторые философы. Теперь я верил, что он общался с ученым-отчимом и впитывал его знания. Я начал всерьез интересоваться историей их взаимоотношений и личностью отчима. Так я узнал, что этот немец имел касательство к исследованиям, которые велись в Германии и в мире в двадцатые-тридцатые годы и были направлены на получение безграничной власти над огромными массами людей. Существование подобных исследований не казалось мне невозможным – а теперь я даже думаю, что это единственное объяснение того, что произошло с Германией, да и с нашим народом тоже. Что я имею в виду, писать не буду – Вы и сами все понимаете.

Однажды я рискнул и в одном задушевном разговоре с директором сопоставил эти исследования с массовыми заблуждениями целых народов. Это был, конечно, риск – директор не был похож на, как это теперь говорят, «диссидента», признаюсь, что так я рисковал первый и единственный раз в жизни.

Сначала он вообще не понял, о чем я. Потом он поскучнел и заметил, что большая политика его не интересует. Он даже выговорил мне за мою неосторожность. «Не думал, что ты такой легкомысленный» – попенял он. И уточнил, что его отчим занимался совсем другими вещами, не воздействиями на массы. «Тут и без него сволочи хватало, – сказал директор. – К тому же на массу воздействовать легко, она принимает любую идею, произнесенную громким голосом». (Я засмеялся, услышав такое определение, оно и сейчас, тридцать лет спустя, кажется мне точным и остроумным). Нет, его отчим имел отношение к теории, которая была способна помочь отдельному человеку. Просто помочь отдельному человеку. Сделать его счастливым.

– И что? – спросил я. – У него получилось?

– Да, – ответил он после небольшого колебания. – У него получилось.

– И что именно получилось? – спросил я.