Теория зла

– Ты, должно быть, сочла меня трусом, но та выходка относилась вовсе не ко мне, – развеселился Бериш. – Когда я сижу один за столиком, никто не осмеливается задевать меня. Делают вид, будто меня тут нету, или смотрят как на волос, попавший в тарелку: противно, конечно, но вытащишь, и можно есть… Тем, что случилось утром, я обязан твоему присутствию. Это тебя они хотели предупредить, и довольно красноречиво: «Держись от него подальше, или и с тобой будет то же самое». Я бы на твоем месте внял предупреждению.

Милу и ужаснуло, и взбесило такое отношение Бериша.

– Зачем тогда ты приходишь сюда каждое утро? Стеф был уверен, что я найду тебя здесь. Ты мазохист или что?

Бериш улыбнулся:

– Я начал ходить сюда, когда поступил в полицию, и мне в голову никогда не приходило поменять ресторан. Хотя, по правде говоря, еда здесь не ахти, а запах жареного пропитывает одежду и потом никак не выветривается. Но если я перестану здесь показываться, это сыграет на руку тем, кто хочет, чтобы я вообще подал в отставку.

Мила не знала, за какие грехи расплачивается Бериш, но понимала, что тут ничем не поможешь; относительно же дела Кайруса усвоила одну вещь. Схватившись руками за столик, она надвинулась на спецагента, буквально нависла над ним:

– Стеф отправил меня к тебе потому, что, в отличие от всех остальных, ты не успокоился, верно? Когда все прочие отступились, ты продолжал доискиваться истины по поводу этих семерых пропавших. Тогда ты и совершил ошибку, из-за которой тебе объявили бойкот. Я считаю, однако, что ты до сих пор не оставил намерения узнать, что тогда произошло. Может, ты и хотел бы отстраниться, но что-то мешает тебе, я уж не знаю, что именно. Покой, в который ты погрузился, ни дать ни взять как буддийский монах, не что иное, как бешенство, преобразившееся в молчание. Правда в том, что если ты отступишь, то никогда себе этого не простишь.

Бериш выдержал ее взгляд:

– Тебе-то откуда знать?

– Со мной было бы то же самое.

Такой ответ, казалось, зацепил спецагента. Он привык к суровым, порой несправедливым суждениям о себе и еще не встречал в полиции человека, который бы не шарахнулся в сторону от висевшего над ним проклятия.

– Лучше тебе забыть об этой истории ради твоего же блага. Кайруса не существует, и все прочее – не более чем коллективная галлюцинация.

– Знаешь, что такое ПЖУ? – внезапно спросила она, думая о приписке карандашом под газетной вырезкой, которую оставил у канализационного люка Эрик Винченти.

– Куда ты клонишь?

– Потенциальные жертвы убийства. В Лимбе имеется соответствующий архив. Мы храним отпечатки пальцев, кровь или ДНК без вести пропавших, которые могли быть убиты. Забираем личные вещи – пульт дистанционного управления, зубную щетку, волос, застрявший в расческе, игрушку. Эти предметы хранятся прежде всего на случай, если возникнет необходимость опознать останки.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Четыре дня назад был убит мелкий торговец наркотой. Точнее, его утопили в трех сантиметрах грязной воды, в поилке для собак. Убийца оставил следы на веревке, которой связал жертву, но его личность не установили.

– Отпечатков не было в базе данных.

– Были, но не среди преступников, а среди жертв… в ПЖУ. – Мила достала из кармана мобильник и показала его Беришу. – Пять минут назад мне пришла эта эсэмэска. Эксперты установили, что отпечатки пальцев принадлежат некоему Андре Гарсия, бывшему солдату, гомосексуалисту, о котором двадцать лет не было вестей.

Бериш побледнел.

– Теперь, если хочешь, можешь снова заявить, будто тебе плевать, будто ты знать не желаешь, что за этим кроется. – Мила наслаждалась каждой секундой молчания. – Но похоже, одна из предполагаемых жертв Господина доброй ночи вернулась.

27

Мила все поняла.

По этому поводу не оставалось сомнений. Выходя из китайского ресторана, она оставила Бериша наедине с эхом последней фразы.

Возвещавшей возвращение Андре Гарсия из мира теней.

И речь не шла о непредвиденной случайности. Он вернулся, чтобы убивать. Это многое ставит под угрозу. Многое из того, что Бериш, пусть и скрепя сердце, принял решение защищать.

Спецагент сидел у себя в кабинете, положив ноги на стол. Опасно раскачивался на стуле, устремив взгляд в пустоту, безумный эквилибрист, стремящийся сохранить равновесие в мыслях.

Хич наблюдал за ним из угла, в который всегда ложился, – одно из преимуществ отверженного: ты можешь брать с собой на работу пса и тебе никто слова не скажет.

За стенами кабинета бурлила жизнь. Но ее неистовство затухало у порога: коллеги Бериша держались на должном расстоянии от его личного пространства. Он видел только смутные тени, мелькавшие за матовым стеклом двери.

Кабинет был местом его изгнания.

Но Бериш содержал его в порядке, как будто в любую минуту ждал посетителя. Папки с документами стояли на полках, выстроенные безупречно ровными рядами. На столе, со старанием размещенные, – стереоскопическая лампа, пенал, календарь и телефон. А перед столом, на равном от него расстоянии, – два стула.

Такая рутина спасала его в эти годы вынужденной изоляции.