Теотль Сухоруков

Только вот странное происшествие сбило драматический настрой. Куда-то пропала жалость к себе. И злиться на мир не получалось. Воздух становился всё свежее — озеро близко — и легкость напополам с радостью стали наполнять его грудь. Се Акатль принялся бежать еще быстрее… пока какой-то камень подло не вывернулся из-под его мозолистой пятки. Разогнавшись и потеряв равновесие, мальчик влетел прямо в заросли агавы.

— Аяяяй! — взвизгнул он от резкой боли. Длиннющий шип с кончика стреловидного листа впился ему прямо в голень, почти под основание.

«Ну, уж нет, — нахмурился мальчишка. — Охотники не плачут от боли… Мертвые, тем более, не плачут!»

Он уселся на землю. Тащить шип было страшно — больно глубоко тот вошел. Но Один Тростник собрался с духом, зажал основание пальцами и резко дернул. Жало вылезло, а оттуда…

Се Акатль не верил своим глазам: из раны вместо крови вылезали крошечные яркие перья колибри. И никакой боли! Никаких страданий!

— Что это? — дивился мальчик.

«Место Горбатых Холмов» — ответил кто-то в его голове. Или это ветер шумел? Или уже близкие волны озера шуршали галькой?

* * *

— Хуакумитла? Владыка, ты с нами? — голос Тлатольчи пробился сквозь туман.

Я открыл глаза.

— Конечно, мой друг, — улыбнулся я. — Это очень интересная история… Рассказывай дальше.

— Когда наследнику исполнилось девять лет, ему рассказали о судьбе отца, — снова начал плавно раскачиваться Тлатольчи. — Рассказали о том, что его город по праву — Кулуакан — подчинен подлому Иуитималю. Но тот уже ведал свою судьбу. Отказался он от борьбы за Кулуакан, ибо знал, что ждет его более высшая власть. Он отправился в Тепоцтотлан — Место Горбатых Холмов — где местные жители отоми еще со времен Города Богов чтили Небесного Змея. Его тогда уже называли Кетцалькоатлем. Совсем юным пришел Один Тростник в храм бога, но сразу жрецы приметили божественный свет в его глазах. Его обучили сокровенным знаниям и таинствам, и, будучи, весьма молодым, Се Акатль стал верховным жрецом Кетцалькоатля.

— Неужели? — изумился я… чересчур сильно для такого незначительного факта.

— Воистину! — обрадовался Тлатольчи. — А как иначе, если сам бог указывал ему, что и как следует делать.

— Ведь жрецы ему всё говорили…

— А вот и нет! — старик аж прихлопнул в ладони. — Дикие отоми сберегли древнего бога, но почитали его на свой лад. А Се Акатль обрел истинную суть: он заявил, что жрецам Кетцалькоатля следует измениться. Пред богом дОлжно быть чистым. Он запретил им спать с женщинами, определил еду пристойную и нечистую. Повелел не дурманить голову ничем: ни пойлом хмельным, ни травами, усыпляющими дух. А еще он сказал, что богу неугодны человеческие жертвы!

Вот тут я по-настоящему очнулся. Какой-то древний жрец пытался здесь запретить поить богов людской кровью? В мире, где все с ума сходят от желания подкормить красненьким любого бога или духа? И на это повелись?

— Чего? — удивленно переспросил Тлатольчи. Кажется, я последний вопрос вслух задал.

— Жители Горбатых Холмов приняли это? — перефразировал я свое удивление.

— Это было странно, — согласился со мной жрец. — И многие сомневались. Кто-то даже выступал против. Но что сделаешь, когда за поступками Се Акатля следовала воля самого бога! Кетцалькоатль был известен среди многих племен, но именно тогда его слава стала расти повсеместно. Из разных мест почитатели бога стали приходить — и все мечтали узреть мудрого жреца…

* * *

Присутствие бога одновременно мучительно и сладостно. Ибо бог так велик, что невольно разрывает плоть, разрывает разум человека. Однако, любую боль можно стерпеть ради вкуса истины. Ибо бог есть истина. Которая слаще меда, сочнее свежей оленины, прохладней родниковой воды. Се Акатль валялся в корчах, встречая бога на пороге своего духа, но каждый раз блаженная улыбка озаряла его лицо, ибо всё его естество пронизала радость истины.

Только сегодня было иначе. Не было колибри, который впархивал в привычное «гнездо». И сладость изрядно горчила. Зато боль! Боль была почти нестерпимой. Поскольку и бог оказался совсем другим.

«Посмотрите, как он доволен собой! — истекал желчью бог, усмехаясь над скукожившимся человечком. Он был такой странный, весь клубящийся, будто сгусток дыма или хмурый горный ветер заперли в прозрачном сосуде, имеющем человекоподобную форму. — Человек возомнил себя равным богу! Человек говорит прочим, чего хочет бог».

«Я лишь делюсь с людьми тем, что узнаю от моего бога» — сквозь зубы процедил Один Тростник.

«Украл у бога! — рявкнул его собеседник, сотрясая своды сознания. — Кто тебе сказал, что ты имеешь право на эти тайны? Или ты думаешь, что несешь людям добро?»

Се Акатль так и думал. Слова Дымчатого смутили его, но он сжал кулаки.

«Разве истина может быть чем-то кроме добра?»

«Конечно, нет, — улыбнулся Дымчатый. — Истина есть добро. И ты своевольно касаешься добра. Только, кажется, ты забыл кто ты! Лишь в божественных руках истина такова, какова она есть. Но ты искажаешь ее. Первым же своим грубым касанием ты извращаешь ее — и уже такой несешь людям».