Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна

Голова его крепилась на толстую мускулистую шею. Задница была безразмерна.

Он просто стоял там и смотрел на реку, совершенно не замечая меня.

Он был прекрасен.

Не знай я, кто передо мной, – принял бы его за современного апаша. Вид у него взапрямь был как у настоящего французского гопника, только что вылезшего из какой-нибудь парижской подворотни.

И да: Миша был гламурней некуда.

– Czy ty J'ozef? – окрикнул я старого друга. – Dzie'n dobry! Jak ziwot?

– Jesten bardzo dobrze, – ответил Метлицкий. – Jak ty?

– Dobrze… – как-то вяло и приглушенно ответил я.

С минуту мы стояли молча.

Потом я подошёл к нему, и мы разговорились.

Болтали то по-русски, то по-польски, то по-латински.

Это был бойкий мальчишеский треп, пересыпанный смачными описаниями известных сцен и солёными шутками.

А потом? А потом мы решили тряхнуть стариной, и у меня был просто божественный секс в камышах.

Короче, этот самый Метлицкий и предложил мне служить мессы.

Вот это были мессы!

Ну и мессы же это были…

Вы только представьте себе.

Звенит звонок. Начинается большая перемена.

Двери класса неспешно отворяются, и оттуда, подобно развернувшему все паруса фрегату, – выплывает разодетый в невиданного покроя одежды мальчик.

Одет он в гигантских размеров юбку на металлическом каркасе, столь широкую, что она едва не застревает в узком коридоре. Этот дьявольский кринолин такой длинный, что ноги мальчика не видны вовсе, и такой неудобный, что несчастный не идет, как все нормальные люди, а переваливается с ноги на ногу.

Сверху на мальчика нахлобучен безразмерный кафтан с рукавами до пола. Голову его венчает полутораметровый бумажный колпак, из которого в противоположные стороны торчат две телевизионные антенны, между которыми натянута простыня.

Да, собственно, всё это великолепие сшито из розовых простыней.

Юбка, рукава и колпак увешаны десятками мелких колокольчиков.

Под пение псалмов и улюлюканье толпы мальчик проходит к своему обычному месту для проповедей, – к туалету. Двое волонтеров несут за ним четырёхметровый шлейф, прикреплённый к самой юбке посредством булавок.

Импровизированный алтарь из парты уже готов. Все необходимое для таинства евхаристии на нём уже стоит.

– ! – кричит разодетый в простыни поп и начинает службу.

Сначала произносится проповедь. Все слушают. Никто не уходит.

Периодически монолог священника прерывается вопросами слушателей.

– Эй, поп! – сопровождает крик свистом пухлощёкий пятиклассник. – В чём смысл жизни?

– In gulam et coitum! – очень пафосно и с дикими завываниями ревёт в ответ молодой кюре, вознося указательный палец своей десницы к облупившемуся потолку. – Haec est delectamenti excellentissimi!

Изредка кто-то просился в туалет, и тогда священник вынужден был повторять очередному маловеру всем известные слова.

Начинал кюре всегда тихо, едва ли не робко: «Уход с мессы…». А заканчивал громовые раскатистым басом: «Не-е-е благо-о-осло-о-овляется!».

И никто в туалет не выходил!

За проповедью следовала месса.

В целом я служил её в соответствии с католическим чином за одним, пожалуй, исключением. Я всегда причащал под обоими видами.

Но вы только не подумайте! Тут ничего из области теологии!

Дело в том, что причащал я отнюдь не вином, – а текилой или крепким ромом.

Пусть это и не совсем канонично, но поступи я иначе, – паства бы разбежалась. Не вся, возможно, но добрая половина её – точно.

А так все бывали в сборе.

Побочным эффектом такого фансервиса стало то, что едва ли не все в школе теперь воспринимали таинство евхаристии не как церковный обряд, а скорее как возможность на халяву нализаться.

Поэтому когда дело у нас доходило до самого главного, – мне только и оставалось кричать: «По-о-овто-о-орное прича-а-астие не-е-е благо-о-осло-о-овляется!».

Кстати, алкоголь для этого балагана покупала Тоня.

И она поступала чертовски правильно!

Да, весёленькие были времена…

Много чего я тогда говорил на проповедях.

Помню, спросил меня один товарищ, как, мол, обеспечить себе спасение души. Ну, я сказал, что надо, значит, молиться, поститься… Вот это вот всё. Я по пунктам ему все перечисляю, а он тут и говорит: «Ну-у-у, это долго! Скажи лучше в двух словах!».

Тут я сделал удивлённое, почти ошарашенное лицо, развел руки в стороны и сказал басовитым фальцетом так, будто речь шла о чем-то ну совсем элементарном: «Как что?! Водочку пить надо!».

Все зааплодировали.

Водочку пить надо…

Это у нас стало мемом.

Помню, случилось еще как-то, что я выдал на радость детям секрет излечения всех мыслимых болезней.

Он очень прост, как оказалось. А выдал я его так.

Один пацан мне крикнул из толпы: «Марат, как спастись от инсульта?».

– Надо помолиться богу! – ответил я гортанным, практически квакающим фальцетом. – Он защитит вас. И от инсульта защитит, и от инфаркта, и богатыми вас заодно сделает. Поэтому молитесь, товарищи, молитесь! Молитесь, – и у вас не будет никаких болезней! Верующие вообще не болеют!

Разумеется, фраза про не знающих болезней верующих тоже стала мемом в нашей школьной среде.

Вот такая у нас была религия.

 Глава вторая. Рабство и барство.