Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна

Скажу честно: я уже извёл две пачки бумаги, пытаясь придумать достойное начало для этой главы.

Конечно, когда я только начинал писать книгу, – то обещал, что буду просто вываливать на бумагу свои мысли безо всякой обработки. Это, должен признаться, хорошая стратегия, но следовать ей у меня получается не всегда.

Вы поймите: тема тут сложная. С первого раза можно всего и не понять.

Я, конечно, постараюсь всё изложить как можно проще и доступнее, но результата не гарантирую.

Поэтому включай мозги, дорогой читатель!

Без них тебе тут все равно ни в чём не разобраться.

А я, пожалуй, перейду к делу.

Итак, у нас в школе было рабство.

Хотя нет. Не рабство это было.

Я даже не знаю, как это и назвать-то правильно. В русском языке, пожалуй, не найдется подходящего слова для обозначения этого феномена.

Ребята у нас не парились по этому поводу и называли то, о чём я говорю, – рабством. Но это было не рабство.

Впрочем, не будем ломать голову относительно терминологических изысков.

Было бы что называть, – а уж как народ придумает.

Я просто постараюсь как можно лучше описать эту самобытную систему эксплуатации человека человеком. Систему, сложившуюся в нашей школе.

Итак, приступим!

В начале была Тоня.

Тоня была циничной, хитроумной (если не сказать грубее) и весьма предприимчивой девкой.

С детсадовского возраста она разводила на деньги практически всех, с кем ей только доводилось общаться. Не миновала чаша сия ни её одногруппников, ни даже некоторых воспитателей.

Боженко, надо сказать, уже тогда зарекомендовала себя как ярую сторонницу того, что американцы называют не иначе, как soft power.

И это выгодно отличало её от всякого рода малолетних громил, какие только и знают, что дубасить свою жертву по голове да орать во все горло: «Да-а-ай!».

Головастая девка уже тогда понимала, что такие методы не шибко эффективны.

Тупо бить людей и отнимать у них деньги – это прямой путь на зону.

Такое не для неё. Этим пусть быдло занимается. А она руководить будет.

Да, Антонину всегда отличало то, что она умела действовать тонко.

Со времен старшей группы детского сала ее основными средствами воздействия на других были клевета, шантаж и всевозможные манипуляции.

Сам я, конечно, эти легендарные времена не застал. Мне о них рассказывал Глеб Грэхэм.

Он, если верить его собственным словам, – «находился у Тони в анальном рабстве с трёх лет». В один детский садик с этой стервой ходил.

Ох, сколько же этот туповатый мальчик от нее натерпелся!

Глеба Тоня вообще за человека не считала. Она поэтому и Глебом-то его не звала. Всегда он у нее был Глебик, Глёбушка, Глебуська, Глёблядь, Хлеб, Кроль Тупой или даже Lepus Glebus. А ещё чаще просто – эй, ты.

Да что там!

Его фамилию коверкали у нас даже в документах. В классном журнале он значился то как Грехам, то как Грехем, то как Грэхэм, то как Грэм.

Нет, понятно, конечно, что у нас все относились к Глебу с известной долей презрения. И перечисленные выше клички не одной только Тоней применялись.

У нас даже многие учителя считали Глеба достойным только самых унизительных прозвищ. У них на это были свои причины.

Ведь Глеб же был тупой.

Он и от нас, надо сказать, только и слышал: Глёбушка, Глебуська, Глебик…

Да, натерпелся парень.

Возможно, именно от этих постоянных унижений он и запил…

К тому же ещё Тоня его нещадно эксплуатировала и секла по любому поводу.

В приватной обстановке, разумеется.

Это только на людях она не любила применять силу. Боялась, что полицаи прикопаются. Зато на даче у неё была оборудована целая камера пыток для расправ с неугодными.

А Глёбушку бессердечная девка не жалела вообще. В принципе.

Помню, когда они строила акведук на тониной даче, – этот несчастный грохнулся с трёхметровой высоты на гору битого кирпича.

Знаете, что тогда сделала Тоня?

Она велела пинками привести его в чувство, чтоб он не думал отлынивать от работы.

Приказ был исполнен.

Глеб потом батрачил до глубокой ночи. Для него работа никогда не переводилась.

Подобных несчастных случаев с ним было множество.

Помню, однажды его придавило бетонной плитой, которую они с Садовниковым и Вдовиным должны были передвинуть. Двое последних её не удержали, и она чуть не задавила Глеба насмерть.

Один раз, помню, на Грэхэма уронили мешок с цементом. Он тогда, по собственному признанию, едва жив остался.

Впрочем, ему было не привыкать.

На него и диван роняли, и двадцатилитровый баллон с водой. Этот кролик много чего натерпелся.

На даче он тоже неустанно трудился во благо Антонины Боженко. Надеялся снискать её любовь.

Хотя нет. Любовь – это громко сказано. О таком Глебуська и мечтать не смел. Ему бы уважения к себе добиться, – так уже хорошо. Было бы.

Но Тоня его презирала.

У Глеба был только один друг. Это Денис Кутузов.

Впрочем, это только Грэхэм считал его своим другом. Сам Денис факт дружбы между ними категорически отрицал. Он говорил, что они с Глебом просто общаются.

И это была правда.