Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна

Хотя в дипломе у неё было написано, что предъявитель сего только лишь «учитель немецкого языка», – она всецело состоялась как социальный педагог и даже сумела прослыть «круплым специалистом по работе с девиантными подростками». Ввиду же её огромного педагогического опыта (аж с 1968 года) она заведовала «воспитательной работой» не только в нашей школе, но и в примыкающем к нему детдоме.

Вся её деятельность на этом поприще заключалась во всякого рода помощи нашей полиции в благородном деле увеличения статистических показателей.

За счёт подростков, разумеется.

Помимо этого, она занималась ещё всякими махинациями вокруг сиротских квартир. Это, надо сказать, её озолотило. Она настолько разбогатела, что приобрела виллу в Саксонии. Оставшиеся деньги она держит у какого-то швейцарского гнома. На саксонской вилле нынче живёт её сын. Он ещё в девяностые перебрался в Германию и нынче там адвокатом работает.

Что же касается помощи полиции, то сначала Нина Ивановна помогала отправлять в тюрьмы только хулиганов и мелких воришек. Когда же в нашей стране стали сажать за мемы, то она увлеклась ловлей опасных политических преступников и за полгода наловила их целую дюжину. Я оказался тринадцатым. Однако это я забегаю вперёд. Об этом всём я ещё дальше вам очень подробно расскажу. А пока же вернёмся в ночь с 3 на 4 сентября 2013 года.

Итак, Нина Ивановна сидела в учительской, пила чай, смотрела в окно и думала о своей жизни.

В это самое время дверь чёрного хода с лязгом отворилась и в здание вошли двое, закутанные в длинные кожаные плащи. Спокойно и неторопливо поднимались они по широким тёмным лестницам, громко стуча своими тяжёлыми ботинками по бетонным ступеням.

Ночные визитёры проходили мимо окон, в которые просачивался ещё свет уличных фонарей, и их тела отбрасывали на глянцевый, отшлифованный до блеска тысячами детских ног пол зловещие тени. Они поднялись на третий этаж. Скрипнула и с грохотом закрылась хлипкая пластмассовая дверь. В коридоре послышались тяжёлые шаги и скрип старых, совершенно потёршихся теперь паркетных досок, помнящих ещё, как при Хрущёве их топтали ноги советских пионеров, так и не заменённых во время последнего ремонта.

Шаги за дверью всё приближались, а потом вдруг стихли.

Ну, сейчас они войдут.

Нина Ивановна приготовилась. Раздался громкий и уверенный стук в дверь.

– Входите! – деловым тоном воскликнула Нина Ивановна, не отрываясь от окна.

Дверь со скрипом отворилась. На пороге стояли Антонина Боженко и Юлия Аввакумова.

– Здравствуйте, девочки! – как-то буднично и вроде бы немного удивлённо сказала учительница немецкого. –заходите!

Когда гостьи уселись за длинный стол, использовавшийся для педсоветов, сплетен и пития кофея с чаем, – она вновь заговорила.

– Итак, – медленно начала старуха, – я хочу узнать, как прошёл вчерашний совет, какие приняты решения и что вы планируете предпринимать в самое ближайшее время. Она замолчала.

– Во-первых, – начала Юлька, – мы весьма недовольны нашим директором, Бронштейном, и сделаем всё возможное для того…

– Я всё поняла, – перебила её Нина Ивановна, чуть поднимая простёртую ладонь кверху, будто в урезанном римском салюте.

Она задумалась. Эта старая немка Тоню Боженко и Юльку Аввакумову глубоко презирала. Они знали об этом. Презирала она и директора Бронштейна. Он об этом не знал.

Вообще, Нина Ивановна в равной степени презирала всех представителей низших рас: евреев и цыган, армян и чеченцев, русских и поляков. За годы жизни в России она научилась это скрывать, но иногда выдержка ей изменяла, и тогда из её рта изливались самые отборные расистские речи. И хотя она всегда успевала вовремя надеть маску елейно-паточной толерастии, – все в школе знали её подлинное лицо.

Собственно, обманывать она могла лишь тёток из очередного американского фонда и тупоумных проверяющих. Никто из наших на её лицемерные штучки давно уже не вёлся.

Не велась и Тоня.

Старую бабку с повадками штурманенфюрера она презирала стол же глубоко, как и та презирала её, Тоню, девочку родом из Галиции, в венах которой текла горячая гуцульская кровь.

Словом, Боженко испытывала к старухе не только отвращение, но и страх, пусть и не жуткий, но всё же существенный. Она прекрасно понимала, что старой карге ничего не стоит обвинить её в «девиантном поведении» и отправить если не в тюрьму, то уж в какое-нибудь схожее с ней место.

Конечно, случись такое, – Тоня всё на допросах расскажет и про отъём сиротских квартир, и про помощь в улучшении полицейской статистики за счёт невиновных, и про многое-многое другое, да только вот её это уже не спасёт.

Нина Ивановна, в свою очередь, именно так и хотела поступить: деятельность Боженко была ей поперёк горла, ибо ослабляла авторитет социального педагога и к тому же могла привлечь к школе лишнее внимание.